Закипела сталь

— До войны? — Иван Петрович усмехнулся. — Тогда легче было. В сталеварах ходил и думал только о своей печи — хорошо ли пороги заправил, как сработали после меня. А если плавку на завалке сдам, то спокойно мог не только в кино, но и в театре сидеть. А сейчас и за других отвечаю. И партийная работа. Все своими глазами не увидишь, руками не перепробуешь. Уйдешь и думаешь: а хорошо ли на седьмой отверстие закрыли, а как на восьмой пороги заправили — не шарахнет ли плавка, — а как на девятой зашихтовали? Вот директору кажется, что только у руководителей все мысли заняты. Нет. Рабочие сейчас и дома помыслами в цеху. Книгу читаешь, а сам о работе думаешь. И никому невдомек, что телефон мне нужен. Почитал бы — и позвонил: как, мол, работа идет, — и успокоился. А то ждать до следующего дня. Если мастеру телефон не полагается, то как секретарю партбюро поставили бы…

— В командировку на Магнитку поедете? — спросил Макаров.

У Пермякова блеснули глаза, но тотчас потухли.

— Не могу. Жена прихворнула, дочка в подсобном. Огород на мне остался, картошку копать пора.

Макаров написал записку в контору: «Предоставлен отпуск на семь дней». Отдавая Пермякову, сказал:

— Неделю отдыхайте и не показывайтесь. Увижу в цехе — с вахтером выведу. Устали вы. Не ноги — нервы устали. Бывает такое со всяким.

Пермяков хотел возразить, но, вспомнив угрозу директора, безропотно взял бумажку.

Дома он свалился в постель и проспал до утра мертвым сном.

На другой день Иван Петрович проснулся таким бодрым, что стыдно показалось не идти в цех. Включил репродуктор и услышал: противнику удалось захватить несколько улиц в северной части Сталинграда.

— Да что же это делается? — Пермяков вскочил с постели и начал поспешно одеваться, чтобы не опоздать на смену, но, поразмыслив, взял лопату и поехал на огород.

Встретиться с цеховиками, идущими на работу, не хотелось, и он вздохнул свободно, только сев в трамвай. Проезжая по плотине, полюбовался прудом, на поверхности которого маячили лодки рыбаков-любителей. Клев был хороший. То здесь, то там блестела серебристой чешуей пойманная рыбешка.

Выйдя из трамвая, Пермяков направился по кромке берега. Можно было выбрать и другой путь — проехать поселок и попасть на огород по исхоженной тропинке, — но ему нравилось шагать у самой воды по траве, увлажненной крупной утренней росой, внюхиваться в ее медвяный запах, вспугивать притаившихся в осоке чирков, следить за их стремительным взлетом.

Услышав гудок, он остановился и долго смотрел на завод, виденый-перевиденый, — дружно дымил он всеми своими трубами, — потом перевел взгляд на город, залитый мягкими лучами утреннего солнца.

Одиннадцать лет назад приехал он сюда в числе лучших сталеваров Урала, посланных на новостройку. Тогда коптила только одна труба временной электростанции. Многоэтажных домов не было и в помине — у подножья рудной горы тускло сверкали просмоленные толем крыши деревянных бараков. На холм, где сейчас раскинулся город, ходил он с женой и маленькой дочуркой собирать полевые цветы.

Целый год тосковал он по металлу, по родным местам и, только увидев, как первая домна дала чугун, повеселел — до пуска мартеновской печи оставались считанные дни. Выдав первую плавку весом в сто двадцать тонн, он понял, что никогда не вернется к двадцатитонным печам. За те же восемь часов, с меньшими усилиями, он выплавлял стали в шесть раз больше.

На огородах копошились люди, большей частью женщины. Завидев издали Пермякова, огородницы побросали лопаты и направились к нему. Иван Петрович сначала не понял, что им нужно. Пожилая женщина, на ходу вытирая фартуком руки, подошла первая, поздоровалась и спросила, слушал ли он радио — судя по времени, должно быть, слушал.

Пермяков передал все, что слышал, повторил сводку тем, кто пришел позже, потом еще и еще. Вокруг него собрался кружок женщин, они повздыхали и по одной разошлись на свои участки.

Пермяков почувствовал усталость, словно работал целый день не разгибаясь, и присел отдохнуть. Ни в цехе, ни дома он не курил, а на огород брал всегда пачку махорки, летом — от комаров, а осенью — по привычке. Свернув козью ножку, затянулся и выпустил облачко дыма. Было тихо, и сизое облачко надолго повисло в воздухе.

У воды, среди зелени осоки и прибрежных кустов, мысли почему-то уходили в далекое прошлое. Перед глазами вставал другой пруд, длинный и узкий, с лесистыми берегами, ветхая плотина, а за ней в ложбине маленький заводик с тремя трубами, окруженный закопченными избами, так тесно прижавшимися друг к другу, что издали все вместе они были похожи на большой склад обуглившихся бревен.

Низкие заработки в старое время вынуждали рабочих вести свое хозяйство. С давних времен имели они огороды, сенокосы, поросшие лозняком, и делянки в лесу далеко от завода, где заготовляли на зиму дрова. В весеннюю и летнюю пору их трудовой день удлинялся до двадцати часов. Спать было некогда. Лето проспишь — зимой ноги вытянешь.