– Да уж, порядок ты навел… – протянула ягинишна. – Камень придорожный вверх тормашками поставил. Теперь голову сломаешь, прежде чем надпись прочтешь.
– И так сойдет. Все одно на этом камне одна лжа. Налево ехать, уж не взыщи на слове, невеста молью побита и плесенью покрыта. Направо – богатство неправедное, значит – не богатство вовсе. А прямо… мы еще посмотрим, кому убиту быть. Еще бы ты меня, бабушка, щами накормила да сорочку вымыла, чтобы завтра мне на смертный бой в чистой рубахе выходить.
– Я к тебе ни в стряпухи, ни в прачки не нанималась. А впрочем, плевать. Будешь меня проклинать, так хоть не за это.
Щи у ягинишны были серые, из капустного крошева; наваристые – не продуть.
– Откуда у тебя убоина, да и капуста тоже? У тебя ж ни огорода, ни хлева. Да и дичи в этом лесу не водится; за три дня ни единого следа не встретил.
– От добрых людей, все от них. Это моя сеструха дурная на помело вскочит, летит вопит: «Раздайся, крещеный народ, я лечу!» А я тишком да молчком прилечу, что мне потребно возьму – хозяйка не всегда и хватится пропажи. Тая дура шороху напустит, край разорит, а опосля голодует, а у меня дом завсегда полная чаша. Вот и рассуди: кто из нас умнее?
– Обе хороши, – буркнул Иван. – Одного не пойму: почему твоя сестрица сказала, что ты ее преужаснее?
– Так и есть. И не потому, что я страшнее всех злодействую, а потому, что я ближе к настоящему злу и, по большому счету, мне на все плевать. Кто бы завтра ни победил, мне это без разницы. Рубаху тебе постираю, а там – горите вы все синим пламенем!
– Это оттого, что ты одичала одна, в лесу сидючи. Я тебя потом со своей бабушкой познакомлю. Она тоже на выселках живет, а за людей болеет.
– Нешто я ее не знаю? Я, милый мой, все знаю, что под луной деется. Может, потому, как ты говоришь, и одичала. И тебя мне не жалко, и себя не жалко, а бабушку твою – всех меньше.
На том Иван и отправился на сеновал, который и у крайней ягинишны был полон душистого сеголетнего сена.
Поутру, обмотавши лапти влажным мохом и надевши начисто выполосканную рубаху, пошел Иван на Калинов мост через речку Смердючку искать себе славы, а врагу гибели.
Поначалу все было так, как обещано ведьмой. На мосту случилась не битва, а аккуратная работа, а уж к этому занятию Иван был привыкши. Наконец последний огненный ломоть зашипел в ядовитой воде, и Иван, не получивший ни единого ожога, ступил обомшенной ногой на землю чужого сорока.
Открылось перед ним пустое место. Ни дерева, ни травы, ни бедного лишайника. Жесткий хрящ под ногами, кой-где неокатанные валуны, а дальше все теряется в дымном мареве. И совсем близко – шагах, может, в пяти – сидел на камушке человек. Не железный карла, не великан Ратибор и уж тем боле не многоглавый змей. Сидел, опустив на колени праздные руки, и без улыбки смотрел на Ивана.
– Кто таков? – грозно спросил Иван.
– Это я тебя должен спрашивать, потому как я тутошний, а ты пришлый. Но я о тебе и без того все знаю и потому отвечу на твой спрос. Я тот, кого ты ищешь. Ваши меня честят повелителем зла, а я вовсе не злой. Я просто инакий. Мир мой тоже инакий, ничего вашего в нем быть не должно. Но покоя мне нет, ползет с вашей стороны всякая зараза: радость и жалость, а пуще того – любовь. Вот за это я вас ненавижу и не успокоюсь, пока всех не изведу.
– Что-то ты заговариваешься. Не может человек, каким он ни будь, так думать.
– Кто тебе сказал, что я человек? Это я маску надел, чтобы с тобой говорить. Ты в глаза-то мне загляни.
Иван глянул – и отшатнулся. Не было в глазах сидящего ничего. Безграничная пустота смотрела оттуда.
– А ежели я сейчас тебе голову срублю?
– Не срубишь. Не так ты воспитан, чтобы первым ударить. А хоть бы и срубил… – Рука сидящего коснулась груди. – Куклу эту не жалко, а мне худа не будет. Меня тут и вовсе нет. Так что погоди мечом махать. Сядем рядком, поговорим ладком.
– Я и так постою.
– В ногах правды нет, но если хочешь – стой. Для меня ваша правда и ваша ложь равно бессмысленны. Важно одно: сделать так, чтобы вас не стало.
– А если мы сделаем, чтобы не стало тебя?