Читаем Заклятие. Истории о магах полностью

Заклятие. Истории о магах

– Что мне теперь с тобой делать? От первой должности ты освобожден, эвакуацию провел блестяще… не ты, конечно, а я, но это не суть важно. Новых повелений тебе не будет, у своих ты считаешься без вести пропавшим. Теперь моли судьбу, чтобы там никто не издал приказ считать тебя умершим. Ведь тогда тебя убивать придется.

Валера вздрогнул и хотел что-то сказать, но членораздельных звуков у него не получилось.

– Приказ-то у кого подписал? – поинтересовался Терим. – Ноги кому обещался выдрать?

– Секретарше в отделе кадров. Она там все документы визирует, начальник сам не может отличить, где его подпись, где ее. И печать у секретарши хранится.

– Чудеса! Твое счастье, что жив остался. Но дел ты наворотил, всем управлением не разгрести. Финансовую систему всего мира вдребезги разнес. Центр города разрушил, тьму народа приужахнул, а что взамен? Золото твои современники куда-нибудь приспособят, лес и нефть нацело сгорели, мрамор от огня малость повредился, но кое-что уцелело. В общем, люди разберутся, если еще какой колдун не вздумает им послужить. Одна непонятка осталась: тебя куда девать?

В дверь робко постучали.

– Заходи, раз пришла! – возгласил Терим.

Молодая женщина осторожно переступила порог.

– Меня послали спросить, как у вас дела, все ли в порядке. И лепешек я принесла свежих.

– Дела у меня что у Берда на заводе, только труба повыше и дым погуще.

Женщина не удивилась и не переспросила. Понимала, что волшебник и должен выражаться многозначительно и туманно.

Терим развернул гостинец. Лепешки, не печеные, а жаренные на кунжутном масле, давно остыли, но после двухдневного поста показались удивительно вкусными.

– У меня к вашим старикам просьбишка, – сказал Терим. – Видишь человечка? Блаженный он. Говорить я его кое-как научил, но он все равно заговаривается и никакого ремесла не знает. Проводи его к людям и скажи, что я просил убогого не обижать. Пристройте его к какому делу: воду носить или нужники чистить, и пусть живет. А ты, Валерий Георгиевич, помни, что ты больше не волшебник. Силу свою ты в распыл пустил, а второй раз маг пойти на службу не может. Нынешнее твое начальство родится через тысячу лет – и значит, никакого приказа тебе не отдаст. Осталось тебе учиться быть человеком. Дело тоже непростое, но если постараешься, то выучишься. Все понял? Если понял, то проваливай. И тебе, голубушка, счастливого пути.

Оставшись один, Терим долго сидел с закрытыми глазами, отдыхал, слушал, все ли в порядке в мире, как живут люди и хорошо ли бьют родники, за которые никому не надо платить.

Все шло своим чередом, и, улыбнувшись, Терим открыл глаза. На столе лежали два листа бумаги. На одном – текст никчемного приказа, второй был заляпан винными сердцами и хранил первую строфу незаконченного сонета. Кто скажет, пишут ли сейчас сонеты, или их еще не изобрели?

Терим притянул старый лист, взял перо, придумав на его конце неиссякающую каплю чернил, и вывел под первой строфой:

В моем краю иная речь звучит,А в сопредельных странах правит лихо,И лишь в поэзии могильно тихо.Короче, у сонета бледный вид.

Хорошо, когда можешь заглянуть в будущее, именно заглянуть и не более того. Дурь мага-недоумка, помноженная на безумие власти, порвала ход времен, смешав все и вся, но теперь истории вернулось плавное течение. Больше Терим пылинки не может сдвинуть в том далеком далеке, да и картины грядущего становятся все более смутными. Остаются только слова – нездешние, теряющие смысл, не годные ни к чему.

Он не выдерживает зова рынка,Он чужд литературных конъюнктур,Обломок умирающих культур,Излишний, как калоша для ботинка.

Если когда-нибудь после его смерти люди найдут эти строки, они решат, что перед ними исполненная магии алгебраическая абракадабра, открывающая дверь в иные миры. И так ли далеки они будут от истины?

Лишь я сонетом продолжаю речь,Рискуя гнев читателя навлечь.

Терим притянул второй лист, скривился, разглядывая печать, похожую на кляксу. Перевернул лист приказом вниз. Оборотная сторона сияла девственной чистотой. Теперь на этой странице, пятная ее кровавыми следами, будет стоять кружка с вечерним глинтвейном. Сюда упадут строчки, когда Теримом вновь овладеет поэтическое безумие. А прежняя страница сегодня перевернута.

Терим перечитал написанное на древнем листе, скомкал его и бросил в печь.