Заклятие сатаны

Нацисты и антисемиты всякого разбора распространяли отвратительные карикатуры на «подлых евреев», но в целом западная культура им этого не возбраняла, уважая их свободное мнение. Но когда от карикатур перешли к массовым убийствам, общество восстало. Иными словами, к праву Дрюмона[393] (в XIX веке) быть оголтелым антисемитом проявили уважение, а палачей-нацистов в Нюрнберге повесили.

2015

Пер. Е. Степанцовой

О ненависти и смерти

О смерти и любви

В последнее время я писал о расизме, о том, как мы создаем себе врагов, о том, какую роль играет в политике ненависть к Другому или к Непохожему на нас. Я полагал, что все высказал, однако в недавней дискуссии с моим другом Томасом Штаудером[394] обнаружилось (один из тех случаев, когда забываешь, кто что сказал, но наши выводы совпали) нечто новое (по крайней мере, новое для меня).

С легкостью, отчасти напоминающей досократиков, мы обычно понимаем ненависть и любовь как противоположности, как нечто, расположенное симметрично, напротив друг друга, словно мы обязаны ненавидеть то, что не любим, и наоборот. На самом деле между двумя полюсами находится бесконечное множество оттенков чувств. Даже если использовать эти два слова метафорически, то, что я люблю пиццу, но равнодушен к суши, вовсе не означает, что суши я ненавижу. Суши мне нравится меньше, чем пицца. А если употребить эти слова в прямом смысле, тот факт, что я люблю одного человека, вовсе не означает, что я ненавижу всех остальных. С равным успехом любви можно противопоставить равнодушие (я люблю своих детей, а к таксисту, в машину которого сел два часа назад, равнодушен).

На самом деле важно то, что любовь избирательна. Если я безумно люблю женщину, я претендую на то, чтобы и она любила меня, а не других (по крайней мере, любила не в том же смысле). Мать беззаветно любит своих детей и желает, чтобы они испытывали особую любовь к ней одной (мама у нас одна), ей никогда не полюбить столь же сильно чужих детей. Значит, любовь по-своему эгоистична, избирательна, связана с чувством собственности.

Разумеется, христианская заповедь велит нам возлюбить ближнего, как самого себя (всех, шесть миллиардов ближних). Впрочем, в действительности эта заповедь предписывает ни к кому не испытывать ненависти, от нас не требуют любить незнакомого эскимоса так же, как мы любим собственного отца или внука. Любовь всегда будет отдавать предпочтение родному внуку, а не охотнику за тюленями. И хотя я никогда не соглашусь с тем, что способен остаться равнодушным (как гласит известная легенда), если в Китае умрет какой-нибудь мандарин (пусть даже его смерть сулит мне выгоду), и всегда буду помнить, что колокол звонит и по мне, смерть моей бабушки всегда огорчит меня куда сильнее, чем смерть мандарина[395].

Зато ненависть может быть коллективной, в тоталитарных режимах иначе и не бывает: когда я был маленьким, в фашистской школе меня учили ненавидеть «всех» сынов Альбиона, а Марио Аппелиус[396] каждый вечер призывал по радио: «Боже, безжалостно прокляни англичан!» К этому стремятся диктатуры и популистские режимы, а нередко и фундаменталистские течения религий, ведь ненависть к врагу объединяет народы, заставляя их пылать единым огнем. Любовь согревает мне сердце в отношении немногих людей, ненависть согревает сердца (мое и тех, кто со мной на одной стороне) в отношении миллионов людей, нации, этноса, людей другого цвета кожи или говорящих на другом языке. Итальянский расист ненавидит всех албанцев, румын или цыган. Босси[397] ненавидит всех южан (а если ему платят зарплату в том числе из налогов, которые платят южане, мы имеем дело с высшим проявлением недоброжелательности, поскольку к ненависти примешивается радость от осознания того, что ты причиняешь людям ущерб, да еще и издеваешься над ними), Берлускони ненавидит всех судей и призывает нас поступать так же, равно как призывает ненавидеть всех коммунистов, даже когда коммунисты видятся ему там, где их давно нет.

Следовательно, ненависть – не индивидуалистическое, а великодушное, филантропическое чувство, направленное не на кого-то одного, а на бесчисленное множество. Только в романах нам рассказывают, насколько прекрасно умереть из-за любви. В газетах (по крайней мере, в годы моей юности) писали о том, насколько прекрасно умереть героем, бросающим бомбу в ненавистного врага.

Еще и поэтому история нашего биологического вида всегда была в большей степени окрашена ненавистью, войнами, убийствами, а не проявлениями любви (это требует от нас куда большего и создает немалые трудности, если любви нужно вырваться за рамки эгоизма). Тяга к радостям ненависти настолько естественна, что правителям народов легко ее насаждать, в то время как к любви нас призывают только малоприятные люди, у которых есть отвратительная привычка целовать прокаженных.

2011

Куда пропала смерть?