Заклинатель змей. Башня молчания

- Сын... нас покинул. Вот нынешние дети! Ушел три года назад в проклятый Балх, с тех пор и глаз не кажет. Слышно, деньги у него завелись. Написал бы ты ему письмо от меня, а? Балх, караван-сарай у Нишапурских ворот. Мустафе аль-Мансуру, башмачнику. Такое письмо, чтоб до слез... чтоб, его прочитав, он бросил все, подхватился - и скорей домой, в Нишапур. И чтоб денег привез. Мол, мать умирает, истосковавшись, хочет сына увидеть в последний раз. Отец, мол, бедствует, нужда заела. Напишешь? Я заплачу. Чтоб - до слез! Ведь ты поэт.

- Напишу. - Омар, осмотрев и выпроводив больных взял бумагу, чернильницу, тростниковое перо.

Ферузэ, накинув чадру, порхала поблизости. Постарался Омар! Сам чуть не рыдал, читая письмо старику. Очень чувствительно получилось.

- Отошлю с караваном, - всхлипывал старик, одной рукой пряча письмо за пазуху, другой отирая слезы. - Эх, бедность.

Он развязал узелок, долго перебирал медяки, со вздохом выудил серебряную монету.

- Один дирхем могу дать. Больше нет. Хватит?

- Не надо, - покачал головой Омар. - Я не возьму твой дирхем. Лучше старухе своей купи что-нибудь повкуснее.

При этих его словах Ферузэ, возившаяся у очага в летней кухне, с яростным звоном уронила медный черпак в чугунный котел.

- Благослови тебя господь! - Старик, довольно юркнув светло-карими глазами, живо убрал узелок с монетами. - Я пойду.

- Приедет сын - приходите в гости, - проводил его Омар.

- Почему ты не взял с него деньги? - Ферузэ сорвала чадру, скомкала, швырнула в сторону. - Ишь, какой богатей! По дирхему каждому дарить.

- Это его последний дирхем, - сказал Омар примирительно.

- А мне что за дело до этого?! - взвизгнула Ферузэ.

- Старуха у него хворает, - пробормотал испуганный Омар.

- Зато он сам здоров, как лошадь!

- Вот когда ты сама станешь старухой и заболеешь, а сын твой будет скитаться где-то в чужих краях...

- Ты думаешь, им нужен сын? Им нужны его деньги! Заработал, бедняга, в поте лица, перебиваясь с хлеба на воду, один-другой золотой динар, по медному фельсу копил, так они не дадут ему истратить их на себя. Из рук вырвут.

- Ну, не знаю. Меня попросили написать письмо – я его написал.

- И хорошо, что написал! Почему деньги не взял?

- Как можно... у бедняка... последний дирхем...

- На дирхем можно день прожить!

- Разве тебе нечего есть? - удивился Омар. - В кладовой всего достаточно.

- Все равно!!! Это - деньги, понимаешь, ты, несчастный поэт, дирхем - это деньги!

- Не понимаю! Дирхемом больше, дирхемом меньше... Разве монета - солнце, чтобы из-за нее вопить, как петух на ограде?

- Ну, погоди! Вот я уйду от тебя. Останешься ни с чем, будешь знать, что такое дирхем. Ум жены - в красоте, красота мужа - в деньгах.

Он уныло махнул рукой и побрел в харчевню «Увы мне».

Через несколько дней старик пришел опять. На сей раз Ферузэ не отходила от них.

- Отправил письмо?

- Отправил, да благословит тебя аллах.

- Чем еще я могу тебе помочь?

- Сосед у меня... - Старик юркнул глазами по закрытой чадре Ферузэ. - Он художник. Каждый день смотрю сквозь щель в ограде - никогда не молится. Безбожник. Вино пьет, разных женщин... водит. Каждый вечер у них - песни, танцы. Бубен гремит, заливается флейта...

- Ну, и что? - насторожился Омар.

Старик, вошедший во вкус:

- Давай напишем об этом! Ты хорошо пишешь. Отошлем письмо городскому имаму...

- Почему же не сразу шейх уль-исламу? - усмехнулся Омар, холодея от ненависти.

- Верно! - воодушевился старик. - Изобличим отступника, может, получим награду, а?

Омар - угрюмо:

- Вот что, почтенный...

- Пиши! - прошипела Ферузэ ему на ухо. - И потребуй шесть дирхемов.

- Прочь! - рявкнул на нее Омар - впервые с тех пор, как она у него поселилась. Ферузэ, потрясенная, свалилась с террасы, где они сидели. - Вот что, зловредный старик. Аллах даровал человеку грамоту для вразумления. А доносы писать - какое уж тут вразумление? Дело подлое. Не к лицу мужчине. Не затем бог наградил меня способностью к словесности, чтобы я ею травил кому-то жизнь.

- Но ведь он - безбожник! - Глаза у старика перестали бегать и уставились, неумолимо честные, правые в своей слепоте, прямо Омару в глаза.

- Я сам безбожник! - взревел Омар. - А ну, убирай отсюда. - Омар сбежал с террасы, выхватил из груды саксауловых дров тяжелую корявую дубину. - Сейчас я тебе покажу, старый кляузник...

- Тогда я... тогда я на тебя напишу! - пригрозил старик, вмиг оказавшийся у калитки. - Найду другого грамотея.

Вот негодяй! Сам и писать-то не умеет, а туда же

- Пиши! Пиши донос. Иначе тебя продерет кровавый понос!

Омар, потерявший голову от ярости, с такой силой метнул кривую дубину, что она, грохнувшись о столб закрытых ворот, с треском распалась на куски и осыпала старика щепками. Саксаул - он твердый, но хрупкий.

Старик, смертельно испугавшись, застыл у калитки, не смея шевельнуться.

- Убирайся, - устало кивнул ему сразу остывший Омар. - Но запомни: если ты еще раз появишься в нашем переулке, я тебе ноги переломаю.

Старик благополучно скрылся.

- Шесть дирхемов, шесть дирхемов, - рыдала Ферузэ в стороне, на помосте.