Заклинательница пряжи. Как я связала свою судьбу

Наша квартира занимала верхние три этажа крошечного каменного здания в центре Нима. За века шаги про-шаркали глубокие канавки в центре каменных ступеней, и лестница напоминала средиземноморские водосточные желоба. Толстые стены сдерживали полуденный зной, но в полдень все равно приходилось закрывать все металлические ставни, чтобы спрятаться от солнца. Каждый вечер над черепичными крышами разносилась музыкальная заставка из сериала «Даллас»[68], вперемешку с пронзительным чириканьем птиц и обрывочными звуками пианино из бара в конце улице. За пятнадцать минут до закрытия пианист всегда играл песню Элтона Джона «Sorry seems to be the hardest word».

Каждые несколько дней мы запихивались в ярко-оранжевый винтажный Datsun и отправлялись за город, мы с Софи на заднем сиденье, плотно втиснутые по обеим сторонам от большого тяжело пыхтящего спаниеля по кличке Дудуш. Впереди – облако сигаретного дыма; сзади – жаркое влажное дыхание собаки.

Мы съездили к океану, где я впервые попробовала мороженое со вкусом маракуйи – самый крошечный шарик мороженого, который я когда-либо видела. Мы поднимались на самый верх римского акведука; мы плавали в прохладных неторопливых реках.

Мы побывали в торговом центре – тогда это было так ново и интересно – и я прошла мимо магазина пряжи, полного клубков пастельных тонов, абсолютно одинаковых по форме и пугающе прекрасных в своей тонкости и невесомости. Мы проехали мимо древних, обрамленных деревьями дорог, ведущих в Авиньон и Валенсию, и прибыли в крошечный городок Бошастель, где у Марианны и ее детей был летний дом. Здесь мы познакомились с сыном Марианны, Кристофом, – бронзовый от загара, голубоглазый бог, недавно вернувшийся из духовного паломничества в Индию. Настроение Софи незамедлительно улучшилось.

В летнем доме мы устраивали настоящие пиры под тенистыми деревьями за шатким столом с разномастными стульями. Я наблюдала, как готовят домашний майонез. Однажды я сидела на кухне вместе с дочерью Марианны, Милен. Она вязала светло-голубую детскую кофточку из тонкой шерсти, как раз такой, которую я приметила несколько дней назад. Я хотела пить и попросила у нее… э-э-э… Она отложила вязание, взяла стакан и, посмотрев мне прямо в глаза, сказала «verre»[69]. Я точно не могу сказать почему, но именно этот момент стал поворотным в моем погружении во французский язык.

До своего приезда сюда я учила французский только два года, да и первый год не считается, потому что преподавала у нас бессменная замещающая учительница, которая и сама-то не говорила по-французски. Я ходила в ту же школу, что и мой старший брат, а он настолько плохо преуспел во французском, что, когда я пришла в класс и мадам Герель распределяла вновь прибывших учеников к замещающему учителю, увидев мою фамилию, она явственно пробормотала: «Non!»[70]

Поэтому во Францию я приехала с базовым пониманием глаголов и существительных из «Маленького принца», но в ежедневных бытовых ситуациях была совершенно беспомощна.

Эта поездка стала для меня крещением огнем. Ни компьютера, ни Гугл-переводчика, ни даже интернета. Никто в доме совсем не говорил по-английски, а позвонить домой я, конечно же, не могла, международные тарифы – это настоящее транжирство.

Каким-то чудом, сочетанием инстинкта самосохранения и практики, мне удалось удержаться на плаву и, в конце концов, даже научиться плавать. В тот день на кухне, когда Милен протянула мне стакан, который я пыталась у нее попросить, и произнесла «verre», что-то в моем мозгу щелкнуло или поддалось, или что там еще происходит в мозгах, когда они перестают сопротивляться. Я расслабилась и стала думать на французском. Вскоре мы с Софи уже разучивали тексты популярных песен и пели их вместе. Мы сочиняли свои собственные дурацкие стишки, нашептывали друг другу секреты, мне начали сниться сны на французском, и я даже стала отпускать шуточки, над которыми остальные смеялись.

Моя мама жила в Париже в начале 1960-х по стипендии Fulbright[71], и я все свое детство с вожделением разглядывала ее черно-белые фотографии. Все вокруг не имело ничего общего с теми фотографиями, но все равно было волшебно. Мне нравилось, насколько все здесь было другим – какая тут тонкая бумага, как забавно выглядела моя настольная лампа, какие гладкие выключатели. Я пристрастилась писать перьевой ручкой, пить из крошечных стаканчиков и отламывать кусочки хлеба, чтобы начисто вытереть тарелку. Я стала профессионалом по купанию в ванне вместо душа.

До того момента я считала основой любого пикника – толстый бутерброд с арахисовым маслом и теплую пластиковую бутылку с водой из-под крана, а на десерт – помятые пятнистые бананы. Но здесь мы забирались на склоны холмов Прованса и ели сливочные сыры на свежем багете, на десерт – большие куски шоколада, запивая все это бутилированной водой со сладкими фруктовыми сиропами (вино мне пока еще не полагалось).