Заключенный №1. Несломленный Ходорковский

Ситуация с моим адвокатом Алексаняном В. Г. из ряда вон выходящая. Мне стало известно из его выступления, что его не только допрашивали обо мне, но и впрямую связали дачу им устраивающих обвинение и лично С. К. Каримова показаний с предоставлением ему медицинской помощи в необходимом объеме. Более того, он ощущает, что может не дожить до судебного решения.

У меня нет контакта с Алексаняном В. Г., и я могу судить о его положении только из его выступления в Верховном суде.

Я знаю, что УФСИН по Москве может врать суду. Знаю на своем примере с голодовкой, поэтому их заявления меня не обнадеживают. Таким образом, я поставлен перед невозможным моральным выбором:

– признаться в несуществующих преступлениях, спасти тем самым жизнь человека, но сломать судьбы невиновных, записанных мне в «соучастники»;

– отстаивать свои права, дожидаться становления независимого суда, но стать причиной возможной гибели своего адвоката Алексаняна.

Я долго думал и не могу сделать выбора, перед которым меня поставили. Именно поэтому я вынужден выйти за процессуальные рамки и проинформировать Вас о начале голодовки. Очень надеюсь на то, что возглавляемое Вами ведомство примет решение, гарантирующие Алексаняну В. Г. жизнь и медицинскую помощь.

Что же произошло дальше? А вот что. Алексаняна в скором времени перевели из СИЗО в больницу. Гордость, говорите… Ну-ну. Гордость не гордость, но Ходорковский свою роль сыграл. Его даже, вопреки опасениям правозащитников, не стали насильно кормить. Прекратил голодать сам. Когда своего добился…

Вот такие, в общем, были у нашего героя состояния в тюрьме, когда речь касалась его людей. Заложников его ситуации.

Глава 25 Отказ в УДО

…20-е число августа 2008-го. Вовсю идет война в Грузии. А в Чите в эти дни происходит красочный и анекдотичный отказ Ходорковскому в условно-досрочном освобождении. Съехавшиеся из Москвы журналисты, правда, думают не столько о его УДО, сколько о том, как бы умудриться и в перерыве спросить его всем скопом о том, что он думает об этой войне… Спросить или передать записочку так и не удастся. Как только суд зачитает отказ – его тут же уведет конвой. Грубо и жестко – потому что увидят, как мы задаем вопросы. Ходорковский уже начнет что-то отвечать, как его свинтят. «Извините…» – успевает только бросить он нам.

Да и сам как-то внешне изменился. Не постарел, не поседел, но был уже не тем, кем был еще три года назад. Обычно в таких случаях говорят: помудрел.

Я такого «винтилова» с ним никогда не видела. И, наверное, поэтому оно – одно из самых ярких моих впечатлений от той поездки в Читу. Впрочем, запомнилось и другое.

…В Ингодинском райсуде Читы он встречал каждого входящего в зал кивком и, конечно же, своей широкой улыбкой. Даже тех, кого не знал лично. За три года, прошедших после приговора в Мещанском суде, от постоянного присутствия большого количества публики, вспышек и устремленных на него глаз и телекамер к тому времени он уже отвык. Теперь же все повторялось снова – на рассмотрение его УДО большое количество журналистов съехались из Москвы специально. И, конечно, приехали родные.