Заключенный №1. Несломленный Ходорковский

Лахтин, Ибрагимова, Шохин – они, казалось, соревновались друг с другом. Кто хлеще ответит на многочисленные ходатайства и просьбы подсудимых объяснить суть обвинения или пригласить экспертов, специалистов, следователей, чтобы они хотя бы объяснили… Ходорковский всегда ждал прямого ответа на прямой вопрос – в чем конкретно обвиняете, как можно похитить нефть при наличии прибыли; объясните, я, может, соглашусь, а, может, нет… Но никогда его не получал. А они, слушая его просьбы, всегда включали «непонималку» и прятались за те самые остроумные, как им казалось, речевки.

– …Еще раз повторю, как бы это ни было обидно для подсудимых, – для нас это очередной процесс. После Ходорковского и Лебедева будут другие подсудимые. И лично Лебедеву, который, наверное, вслух обращается с мольбами к Всевышнему, хочу сказать: не дождетесь!

И он уже и не ждал от них прямого ответа на прямой вопрос. Он все чаще слушал их, отклонив голову к стенке «аквариума». И в темных карих глазах его, казавшихся еще темнее на фоне бледного лица, стояла какая-то осатаненность. Если Лебедев смотрел на прокурорский квартет уверенно, и по лицу его было видно, что он уже готовит им ответный удар, не стесняясь в выражениях, то Ходорковский смотрел на все это с тоской. И не заметить его темные бездонные глаза, устремленные куда-то далеко сквозь прокуроров, было невозможно. Они излучали тяжесть. Обжигали. Он вроде находился в зале, но одновременно витал где-то в иной сфере, подключался к другому миру – где свои часы и свои дела… И заметить этот задумчивый, тяжелый взгляд не мешали ни отсвечивающие блики стеклянного «аквариума», в котором он сидел, ни блики стеклышек его очков…

Иногда он, впрочем, «возвращался» в зал. Удивленно вскидывал брови – когда прокуроры приписывали ему то, что он не говорил…

– А адвокатам, поддерживающим ходатайства Ходорковского, – доносилось от прокуроров, – надо было раньше заботиться о деньгах налогоплательщиков, уходящих на этот процесс. Раньше! Когда их подсудимые разворовывали страну…

Мысленно прожигаю своей зажигалкой шевелюру на голове Ибрагимовой. Через день – его ответ. Знакомым полушепотом. Встанет с места, включит микрофон в «аквариуме», скажет:

– Если прокурор не хочет или боится разъяснять свои собственные термины, то это очевидное манкирование интересами службы по причине какой-то личной заинтересованности. Разумное объяснение подобного, на мой взгляд, следующее. Разъяснение терминов уничтожит обвинение, и профессиональный прокурор Ибрагимова это понимает. «Собственник», «владение», «изъятие», «нефть» – объяснив эти термины, Ибрагимова сделает доступным даже для Лахтина то, о чем уже говорили свидетели обвинения, – 350 млн тонн нефти присвоить невозможно. Я дал Ибрагимовой приличный выход: скажите, что имели в виду, прикиньтесь, что не свинью суду подложили, а просто неудачно выразились. А она…

Лето 2010 выдалось тяжелым. Духота, смог, 40-градусная жара. Заседания велись каждый день, даже когда в зале порой стояла дымка. Жарким выдался в эти месяцы и сам процесс. Всех не переставал удивлять Ходорковский – он кричал.

Судья в просьбе разъяснить термины обвинения, как всегда, откажет. Ходорковский же ни разъяснить обвинение, ни что-либо другое просить больше не будет. Хватит.

– Интересно, на сколько суток меня посадят в обезьянник, если я запущу в него фантой?

– Запусти – увидим… Такие разговоры жарким летом 2010 года вели за моей спиной двое молодых людей. Потенциальной жертвой их так и не состоявшего эксперимента (запустить бутылку все же не решились) был прокурор Лахтин. Шло очередное заседание. Гособвинитель пачками выставлял за дверь специалистов, явившихся по приглашению защиты. Предварительно оскорбив и унизив и их, и подсудимых. «Ходорковский, сядьте! Я не вас спрашиваю!» – затыкал он подсудимого, когда тот пытался прекратить сей беспредел. Но прокурор при молчаливом согласии судьи продолжал оскорблять свидетелей и специалистов. Отчего число желающих запустить бутылкой воды, книгой и даже собственной обувью – что было под руками – день за днем увеличивалось. Некоторые, впрочем, мыслили революционней…

– Этих трех морд (прокуроров. – В. Ч.) надо расстрелять, оставить одну старуху Ковалихину, а остальных пострелять. Кащенко – для них роскошь… – баритоном говорил один мужчина.

– Да вы что?! Вы в своем уме?!

– А что…

– Все правильно человек говорит…

И велись такие разговоры нередко.

Вообще лето 2010 выдалось тяжелым. Духота, смог, 40-градусная жара. Заседания велись каждый день, даже когда в зале порой стояла дымка. Жарким выдался в эти месяцы и сам процесс. Всех не переставал удивлять Ходорковский – он кричал: