Заключённое во мне (СИ)

На улице пошёл снег. Минуты две вы оба глядели на медленные мокрые хлопья, потом разом отвернулись от окна. Амелина, всё также молча, принялась крошить печенье в опустевшую кружку.

На втором творожном кругляше твоё терпение лопнуло.

- Оксан, что случилось?

- А разве ты не понимаешь? – Теперь в её голосе мешалась досада, недоверие и… обида?

- Нет, - недоумённо протянул ты. – Нет…

- Ваня, ты думаешь, что вот так исчез – и всё? И никто не вспомнит, не заметит?.. Не забеспокоится?..

Тебе было очень неловко от того, что обычно ироничная, острая на язык Оксана говорила медленно и как-то неуверенно. Во всём её облике – от белых валенок до небрежно собранных в хвост волос, - было что-то непривычное, тоскливое, тихое.

- Когда ты собираешься вернуться?

- Куда? Откуда? Оксан, объясни толком…

- А что тут объяснять? – К твоему облегчению, в её тон вернулись нетерпение и запал. – Это только от тебя зависит! Сам заварил кашу – сам и выкручивайся! Сколько можно тебя ждать?

- Да хоть сейчас… Я же не уходил никуда…

Она подвинулась на краешек стула и опёрлась локтями на столешницу.

- Ты это кому другому расскажи. Мы все тебя, как облупленного, знаем! Прости, но столько лет смотреть, как ты дрыхнешь за соседним столом на вещдоках…

Ты помотал головой. Как всё дебильно! Это ведь такой шанс… Вы сидите в какой-то кафешке, очень тепло, огоньки, и Амелина, вечно ощетиненная язвительными колючками недоступности, сейчас, в этом свитере, непривычно домашняя, близкая… Но она говорила о каких-то странных вещах, а ты так и не мог вспомнить или понять, где вы и что ты делал, к примеру, вчера. И она явно была на тебя обижена, даже рассержена. Но за что?

- Оксана… Оксаночка, - почти жалобно произнёс ты, в первый раз называя её так. – Я не понимаю… Что я сделал?

Амелина не ответила. Придвинула к себе твою пустую чашку, повертела в руках. Снова надолго замолчали.

- Давай мы так сделаем, - наконец задумчиво, куда-то в пустоту произнесла она. - Ты переночуешь у тёти Леры, а утром будет видно. Сейчас всё равно уже поздно. И метель… Пойдём.

Ты растерянно подал ей куртку, - такую же серую, как её балоньки, - и отвернулся за своей, хотя отчего-то очень не хотел терять Оксану из виду. А в следующий миг оказалось, что ты сидишь в старом, очень мягком кресле, а вместо булочной вокруг - на полках, подоконниках, даже на полу, - корабли. Фрегаты, бригантины и каравеллы, с миллионами деталей, с шёлковыми парусами, лесенками, канатами и штурвалами…

Неподалёку щебетала женщина – ты откуда-то знал, что это тётя Амелиной, Валерия Карловна, - ей отзывался приятный баритон. Потрескивали дрова. Ни Оксаны, ни снега, ни домика со свечой не было и в помине… И удивления тоже не было. Было ощущение чего-то забытого, что вертится на языке, но мгновенно ускользает, стоит попытаться хотя бы мысленно облечь это в слова.

А спустя минуту ты уже вовсе не помнил ни встречи с Оксаной, ни кофе с творожным печеньем. Сегодняшний день стёрся из памяти, и ты, словно растеряв координацию или разучившись думать, сидел в кресле. Внутри было гулко и пусто.

Смотрел на модели судов и будто уплывал на них куда-то далеко-далеко по речке свой памяти. Куда-то в студенческие годы, когда ты один жил в бабушко-дедушкиной квартире, и по обоям там тоже плыли корабли…

***

В Лерином доме было очень тепло, пахло травами, мукой и изюмом, жарко дышала полупечка-полукамин. Под вечер ты пристроился на кучке аккуратных полешек, прикрытых пледом, с каким-то альбомом и кружкой малинового чая, – Лера решила, что ты всё-таки заболел. Смеркалось. После жирных драников со сметаной клонило в сон, вездесущие в этом доме кораблики медленно расплывались в светящиеся точки.

Уже полузаснув, ты внезапно ощутил – без всякий напоминаний и ассоциаций, просто так, - как соскучился по Рогозиной. Не по коллегам, не по лаборатории, не по ФЭС, не по своей квартире – в здешнем травяном тепле всё это будто отошло на задний план, - но по Рогозиной. Тебе не хватало её почти физически, это было как приступ астмы или острая жажда. Тебе хотелось видеть её, хотелось, чтобы она сидела с тобой рядом, говорила что-нибудь или просто молчала, - неважно…

Ты много раз повторял себе, что взрослому парню (чего уж там, почти мужику!) нужно иметь личную жизнь, компанию, невесту – хотя бы в перспективе. А не чокнутый набор «железо-лаборатория-улики-влюблённость в начальницу». Ты же не детдомовец, в конце концов, чтобы называть мамой каждую встречную женщину. Но ведь и она – не каждая…

Порой ты думал, что тебе не хватало Галины Николаевны даже тогда, когда ты её ещё и не знал, – в холостяцкой студенческой квартирке в Посаде, в больнице рядом с сестрой, в пыльной египетской деревушке, где ты две недели с недоумением пытался осознать, что загорелая худая женщина с гроздьями гремящих костяных браслетов и вечным рюкзаком за плечами, - твоя мать.

Не хватало и здесь, во сне, в этом тихом натопленном доме. Не хватало везде.

Наверное, тебе просто пора смириться, что мэр твоего маленького мира бессменен…