Заключительный период

Я все еще стоял на зеленой палубе «Ладоги-14». «Спасибо за внимание, — сказал похожий на Гоголя капитан, наклонившись к микрофону. — Спасибо за внимание — и до встречи». Хотя нет. «Спасибо за тепло. Спасибо за тепло», — так он сказал.

«Ладога-14», мелко подрагивая, отваливала от стенки. «Принять швартов с правого борта. По местам стоять, со швартовых сниматься».

Мальчишки на набережной стоят, замерев.

«Ладога-14» аккуратно выбирается на открытую воду, стараясь не задеть огромный ледокол «Капитан Зацепин». И не задела, пройдя почти впритирку. Берег дрогнул и стал медленно отползать. На берегу стояла жена боцмана, та, что была похожа на девочку. Она плакала, вытирая слезы рукавом. Ее собственная дочь смотрела на нее с испугом. В руках у девочки был большой желтый медведь.

Чижов повернулся и по трапу взбежал на капитанский мостик. Отсюда все было видно гораздо лучше. И вдруг неведомая и непонятная радость охватила его. Он почувствовал, как все страхи уходят и уходят назад. Он не думал ни о чем. Кто знает, может быть, ему и впрямь удастся забыть прошлое?

Я смотрел и не мог насмотреться. Вокруг меня была жизнь. Она мне нравилась. Светило солнце.

На парапете одиноко стояла бутылка из-под «лимонной горькой». Откуда она взялась? Мальчишки исчезли. Жена боцмана тоже исчезла. Но все остальное никуда не исчезло, весь мир. Автобусы, грузовики и легковушки все так же бежали вдоль набережной.

Чайки взмывали и падали.

На противоположном берегу бетонные плиты, словно обломки рухнувшего мира, все так же громоздились в небо.

Моторная лодка, похожая на назойливую муху, лихо выписывала вензеля перед самым носом у сухогруза. Что делают, что думают сейчас те, кто остался на берегу, подумал Чижов. И еще он подумал: не исключено, что многое зависит от того, где находишься ты сам. Одно дело — взгляд на реку с берега, совсем другое — с реки на берег.

Берега отползали и отползали. Чижов смотрел, будто ему только что вернули зрение после долгих лет темноты, глядел и не мог наглядеться. Ему казалось очень важным ничего не упустить, ему казалось очень важным запомнить все. Все, без исключения. Ведь не исключено, что это начиналась новая жизнь. Вот почему ему хотелось запомнить все это.

…Вспомнить, но что? Голова была тяжелой, и память отказывалась от какой бы то ни было работы. Вячеслав Князев повернулся на стуле, и стул жалобно скрипнул. Сейчас, сейчас.

В эту минуту кто-то стукнул в дверцу. Потом еще. Князев не знал, кто это, но он догадывался. Здесь ему не нужно было ломать голову. После девяти могли стучать только таксисты, у которых под рукой не оказалось своей бутылки. А у него эта бутылка была. Это все Зина придумала, это была ее идея. Вот почему он и сидел в своей будке до десяти: стоит потерпеть немного — и дюжина бутылок разойдется, как сахар в воде, без следа.

Он открыл дверцу и увидел майора в отставке Ковалева. Князев знал майора в отставке, тот заезжал к нему не в первый раз. Просунулась рука с деньгами. Князев взял деньги, взглянул. Все было правильно. Он спрятал двадцать рублей в карман на животе и, нагнувшись, достал из-под ног поллитровку. А затем вложил ее, горлышком вперед, в широкую ладонь майора в отставке. Ладонь сомкнулась, и похоже было, что она сжимает гранату. Потом рука вместе с гранатой исчезла, и бывший чемпион по боксу снова остался один. Он закрыл глаза и снова погрузился во тьму.

Часы на его руке показывали три минуты десятого.

С неба падал снег.

Он падал и падал. На крыши, дороги, под колеса машин. Но главное — на крыши. Да, главное. Вот именно — на крыши, в первую очередь на них. В том-то все и дело, в том-то и беда. Его, Сомова, беда. Его, Сомова, проблемы. Природа против него, снег задевает его лично. Проблема крыши, на которую падает снег, вообще проблема кровли. Проблема кровельщиков. Потому-то и есть эта проблема, проблема кровли, что нет кровельщиков. Но снег не знает об этом, он не хочет об этом знать и знай себе падает и сыплет. Словно все строения подведены под крышу.

А это не так.