Заключительный период

Когда-то Чижову представился случай свести знакомство с этим телекомментатором — через Геру Седова, собкора «Советского спорта», старого приятеля еще по тем временам, ныне уже почти что неправдоподобным, когда оба они выколачивали информацию из немых чемпионов различных видов спорта, набивая руку в журналистике; комментатор, весьма и весьма известный в радио и телекругах, оказался задумчивым толстяком, озабоченным своим семейным положением, диабетом и приближающимся семидесятилетием, он страдал одышкой и походил на человека, больше всего интересующегося апориями Зенона и эклогами Вергилия. Трудно было заподозрить в нем того, чей голос едва не свел Чижова с ума, трудно было понять, почему во время своих передач он приходит в такое возбуждение, почему не бережет себя, не воспользуется столь счастливо выпавшей передышкой и не выпьет минеральной воды, или просто не помолчит, или не выйдет погулять. Чижов, когда-то до самозабвения любивший спорт — хотя бы за то, что тот избавил его от килевой груди, — со временем все-таки пересмотрел таблицу иерархических ценностей и опустил, точнее переместил, спорт немного ниже, у него сложился свой, несколько нестандартный взгляд на возможности комментатора, находящегося у микрофона, связанного с миллионами слушателей в ту минуту, когда сердца обнажены и, возможно, открыты добру и красоте, как никогда, и он совершенно искренне не понимал, почему, воспользовавшись паузой, диктору не сообщить бы своим слушателям нечто действительно нужное, а может быть необходимое им: например, почему бы не прочесть ему вслух в эти несколько минут Шестьдесят шестой сонет Шекспира, начинающийся словами: «Я смерть зову, смотреть не в силах боле», или таких строк Бо Цзюй-и: «Я обнял подушку — ни слова, ни звука, молчу…»

При поздней их встрече он спросил об этом диктора, и тот посмотрел на Чижова взглядом человека, уже переплывшего Стикс. Возможно, и он сожалел об упущенных возможностях; не исключено, что он был даже согласен с Чижовым — сейчас, но тогда, тогда он не стал читать в микрофон ни Шекспира, ни Бо Цзюй-и, для Чижова так и осталось неизвестным, были ли ему знакомы, по крайней мере в то достопамятное время, эти имена и эти строки; не исключено, что они были для маститого деятеля массовой коммуникации простым и пустым звуком, но и воду он не стал пить тоже, он не освежил, уставшей и пересохшей гортани, не замолчал и не прервался, не перевел даже духа, не сделал паузы, наоборот — он заполнил, забил, зашпаклевал словами все щели и бреши, он не думал о здоровье, он забыл об усталости и болезнях и не щадил себя; в этот момент он полностью принес себя в жертву, возложив личный интерес на костер общественной значимости, и даже сама мысль о том, чтобы как-то иначе использовать паузу в видеозаписи — как в прямой, так и в обратной последовательности, — просто не пришла ему в голову.