Заключительный период

Ворота шлюза медленно раскрылись, и «Ладога-14» медленно, словно нехотя поползла вперед, только что не касаясь бортами бетонных плит шлюза. Я посмотрел на часы: все шлюзование длилось ровно двадцать минут. Похоже, что здесь понимали цену времени…

Давным-давно, когда Чижов считал себя человеком, призванным сказать в литературе новое слово, он попробовал написать роман, все действие которого занимало бы пятнадцать минут, от силы двадцать. Разумеется, у него ничего не вышло, как ничего не вышло у Толстого, попытавшегося описать (во всех деталях) один день своей жизни. Так что время сыграло с Чижовым занятную шутку…

Я подумал об этом с непонятным мне злорадством.

Оказалось, что вовсе не обязательно заниматься литературой. Совершенно не обязательно.

Я стоял у самого борта. А рядом, на расстоянии каких-нибудь двух метров, шли девушки. Каждая держала в руках по шлангу, и все они занимались тем; что, переходя от клумбы к клумбе, обильно поливали цветы. Я попытался сосчитать эти клумбы, но сбился со счета.

На всей территории шлюза царила какая-то противоестественная чистота. В литературе, подумал я ни к селу ни к городу, описание подобного явления было бы причислено к лакировке действительности. И я подумал, что, к счастью, жизнь гораздо шире любой литературы и любых представлений о ней.

Более того — я порадовался, что дело обстоит именно так.

Канаты, которыми сухогруз крепился к швартовым, были нейлоновыми. Научно-техническая революция вытеснила ко всем чертям пеньковые тросы. Нейлон был долговечней, прочней, а главное — дешевле. Вот только романтики в нем не было совсем.

В двухстах метрах за шлюзом тощая высокая труба извергала в чистое синее небо клубы неряшливого бурого дыма, который длинным шлейфом тянулся по ветру чуть ли не на километр. Чижов долго не мог понять, что напоминает ему это синее небо и бурый дым, но потом понял: это напоминало ему войну — такую, какой он видел ее из теплушки, увозившей его в сорок втором на восток. Он смотрел на этот дым широко раскрытыми глазами, удивляясь, как хорошо он все помнит. Неужели это было на самом деле, и было с ним? Неужели снова дипломаты ошибутся и будет война? А потом он подумал, что если это случится снова, то потом уже не будет ни тех, кто сможет вспоминать, ни самой памяти. А река? — подумал Чижов. Река, возможно и будет, но из нее нельзя будет пить. А небо? Небо тоже будет, но в нем некому будет летать. И дыма не будет — после того, как все сгорит. Будет только пустая синева. И тишина. Над всем миром.

Над всем миром и навсегда.