Заключительный период

Не нужны деньги. Он сплевывает на снег. Не нужны? Это мы еще посмотрим. Это слова. Деньги? Единственное, что еще чего-то стоит. Деньги всегда пригодятся, деньги это все, разве нет? В них сила. Есть они — и все есть, их нет — ты в дерьме. По самые уши. Да, так. Так он думает. Так он думает, стоя на белом снегу, покачиваясь, он уже протрезвел, почти протрезвел, а когда он трезв, он думает именно так: деньги — все. Но не всегда. Не всегда он трезв, и не всегда он так думает; напившись до чертей, он думает иначе, тогда он думает, что деньги и есть то дерьмо, — что́ в них? Кому они принесли радость, кому дали счастье? Напиться? Можно и без денег — вон вокруг магазина вьются ханыги, всегда без денег, а пьяны, так для чего же они нужны, деньги, для кого? Для баб? Для баб. Для липких мух, которые обсидят тебя и высосут до дна, как алкаш высасывает рюмку. А еще деньги нужны для куража, завей горе веревочкой, деньги нужны для разговора о них; есть люди, для которых это слово слаще меда, и они повторяли бы его без конца, без конца: деньги, деньги, деньги — деньгиденьгиденьгиденьги…

В голове гудит, словно колокола бьют.

Надо идти. К Светлане Петровне.

Он стоит. Пошатываясь. Морщится. Думает.

Кто виноват? И в чем правда? Если она есть.

А правда должна быть. И есть она, есть. Светлана Петровна, есть правда?

Да разве она ответит? Светлана Петровна. Еще красивая, когда-то очень красивая перепелка, чуть заплывшая жирком, поблескивает золотишком. Нет, не ответит. Да и кто он, чтобы спрашивать ее. Он никто. Когда-то он был кем-то, но разве вспомнишь, когда и кем…

Продавец Князев Вячеслав, диплом № 181 716, специальность инженер-теплотехник, беспартийный, нет, не был, не привлекался, 1933, русский, в Ленинграде, в семье служащего и так далее, стоит под косо падающим мягким снегом. Ему давно уже пора идти, а он стоит. Холодно; за спиной у него фанерный ларек, карманы набиты бумажками — красными, желтыми, синими. Он стоит при свете уличного фонаря, огромный, нелепый — человек, потерявший себя. Он смотрит себе под ноги, — что он хочет там увидеть, что думает найти? Падает снег. В свете фонаря снежинки похожи на маленьких белых бабочек-капустниц. Когда-то давно, в другой, не в этой жизни, Вячеслав Князев рисовал, у него были способности, он хотел стать художником.

Может быть, поэтому и приходит ему в голову такое — что снежинки в свете фонаря похожи на капустниц?

Он стоит под столбом, стоит во дворе, просто стоит и смотрит на снежинки, потом стоит, закрыв глаза, подняв лицо с закрытыми глазами навстречу падающему снегу, стоит неподвижно, потеряв счет времени. Стоит.

Мы стоим, мы не движемся, и я просыпаюсь в абсолютной тишине за минуту до того, как голос из динамика говорит мне:

«Судовое время семь часов тридцать минут. Доброе утро. Команда приглашается на завтрак. Капитан желает всем приятного аппетита». Традиция — великая вещь!

Я вскакиваю, наскоро умываюсь, выхожу на палубу. Туман. Ничего не видно, совсем ничего, и только еле-еле, не видны, нет, скорее угадываются, домысливаются близкая дорога, деревья, кусты, поля и совсем уже невидимый дальний лес.

Воду в канале еще можно разглядеть. Если разлить ее по бакам и чуть разогреть, никто не отличит ее ни по цвету, ни, скорее всего, по вкусу от того, что в Общепите называют «кофе с молоком» и продают по двадцать две копейки за стакан. «Ладога-14» стоит в этом кофейном напитке уже четыре часа. И еще будет стоять, пока ситуация не разъяснится. В ожидании этого команда пьет чай. К чаю — булка с финским маслом и с финской же колбасой салями, нарезанной кружками толщиной в палец.