Заключительный период

Вот почему, думал я, откуда-то из неведомого места, в названии которого по почтовому штемпелю мне удалось разобрать только, что оно содержало буквы «…ент», однажды пришел на мое имя толстый пакет от Чижова, пакет, внутри которого оказалась толстая папка бордового цвета с красными шелковыми тесемками, которые у меня пока что не хватало духу развязать.

И я снова слушал, как бубнит допотопный радиоящик: «Вертикальная видимость — сто двадцать, прогноз по аэродрому Балаково — шторм от шести до тринадцати, центр антициклона над Кировском, видно — восемьдесят…»

Для меня это была китайская грамота. А если говорить применительно к занятиям моей жены, специалисту по японской филологии, что спала сейчас провальным утренним сном в соседней комнате — японская.

«…на пять ноль-ноль относительная влажность гидрографа — девяносто пять процентов», — сообщил приемник…

Толстый пакет, который вчера вечером принес почтальон, лежал на столе, дожидаясь, пока его вскроют. Обратного адреса не было. Буквы «…ент», которые четко были видны на штемпеле, могли равным образом означать и Чимкент, и Дербент, и Ташкент, а может быть и Ходжент, на большее моих географических познаний не хватало. Первоначально, до того, как я притронулся к бандероли, у меня мелькнула мысль, что это очередная диссертация, присланная мне на отзыв, тем более что о чем-то таком говорил мне Тимоничев. Будь это так, я бы не удивился. Пусть я не бог знает какая величина в мире начертательной геометрии, всего лишь кандидат наук и доцент Строительного института, но, видно, мнение мое представляет какой-то интерес, раз шлют мне на отзыв эти диссертации… а честолюбие мое давно уже не болит и я доволен судьбой, пусть даже это не совсем то, о чем мечталось когда-то.

Затем я дернул за шелковые тесемки, и пещера Лихтвейса раскрыла мне свои тайны. Для начала это был всего лишь лист, на котором прямым и характерным почерком было написано:

«Старик!

Я покончил со своим сомнительным прошлым. То, что от него осталось, покоится внутри. Делай с ним, что хочешь, и если выбросишь в мусоропровод, то поступишь, пожалуй, правильнее всего.

Будущее невнятно. Назначаю тебя своим душеприказчиком. Я всегда завидовал тебе как человеку, твердо знающему, чего он хочет».

И ниже, таким же резким почерком:

«В. Чижов»

А еще ниже — приписка, постскриптум:

«Помнишь, как однажды мы с тобой поспорили, кто самый великий герой античности? Ты говорил, что Геракл, а я — что Тезей. Мы были оба не правы. Самый великий — это Сизиф. Только он. Потому что каждый из нас — Сизиф; вопрос лишь в том, у кого хватит терпения без конца втаскивать этот проклятый камень, называемый жизнью, в гору, раз за разом.

У меня — не хватило. Я сдался и сматываюсь в никуда.

Целуй Люсю. Тебе повезло, что тогда, на том вечере, куда ее пригласил я, меня не было из-за сломанной ноги. Я всегда говорил: выбираешь жену — выбираешь судьбу.

Ты выбрал правильно. Прощай.

В. Ч.»

Вот так. Почему-то я завязал тесемки. Чижов.

Когда-то мы дружили. Казалось — на всю жизнь. Да, на всю жизнь — ни больше ни меньше. В молодости всегда мыслишь глобальными категориями: все или ничего — максимализм… Дружили… а потом раскололось что-то. Мы даже женаты были на школьных подругах, сблизились одно время так, что казалось… А потом, когда от Чижова ушла жена…

Впрочем, это было много позже. Темное дело.

А спорить — мы спорили. Обо всем, до утра, до хрипа. Кто лучше поет, Бинг Кросби или Фрэнк Синатра? Чем закончится борьба со стилягами (комсомол развернулся тогда во всю свою общественную мощь, палили из пушек так, что в дыму ничего было не разобрать)? Разрешат ли когда-нибудь танец быстрого темпа снова называть фокстротом?

И так далее…