Заколдованная душегрея

Опрятно уложенная душегрея выглядывала из-под алой распашницы. Стенька потрогал ее пальцем. И точно, что золотной галун не сплошь тянется, а кусочки состыкованы. Хорошей рукодельницей, видать, была Устинья, царствие ей небесное…

Вот теперь это рукоделье и поможет убийцу выследить!

– Щегольно ты, Анюта, ходишь, – сказал Стенька. – Персидская обьярь, поди, или алтабас. Ишь, какие птахи золоченые!

– Да, немалых денег эта душегрея стоила, – согласилась Анюта.

– И сколько ж за нее отдала? Рублей шесть, поди?

– Да что ты про душегрею? – Красавица, уже скинув и кику, и волосник, оставшись лишь в сорочке-исподнице, большим белым гребнем слоновой кости чесала длинные волосы. Будучи перевиты в косах, они и распущенные волнились, падая ниже спины. Увидев такое диво, Стенька вскочил.

– Вот то-то же! Нам всего-то одна ноченька отпущена, а ты – про душегрею!

Рука об руку они вошли в мыльню, устланную распаренным для мягкости можжевельником. Пылкого жара уже не было, а приятное тепло сохранилось. И стояли там полные воды липовые бадейки, а на полках лежали холщовые подушки, набитые душистыми травами…

И растаял Стенька в том ароматном пару! И разума лишился от сдержанного жара каменки и безудержного жара объятий! Безумствовал, как дикий зверь, а она, Анютка, все хохотала, стонала и опять с облегчением хохотала, а то и, веселясь, приговаривала:

– Поддавай пару, животу моему отраду!

Кое-как выбрались они в предмылье перевести дух, и точно – перевели, но тут же вспыхнули снова, и не помнил Стенька, когда и как провалился в беспробудный сон.

Разбудила его Анюта в непонятном часу – день ли, ночь ли, неведомо, а сальная свечка уже вся прогорела, фитилек в лужице плавает.

– Вставай, сокол, пора…

Там же, в предмылье, где он спал на лавке, уже крутилась Софьица, наводя порядок. Анюта была в исподнице, подпоясанной плетеным пояском, поверх нее – в персикового цвета распашнице, волосы убраны и под волосник, и под беленький убрус. Совсем благопристойная хозяюшка в боярском терему!

– Так, сразу?… – И Стенька потянулся к Анюте.

– Поспешай, молодец…

Анюта была уже не жаркой и веселой, а какой-то чужой, и давешняя ночная печаль появилась на округлом лице, вмиг сделав его старше. Стенька, натянув на себя тверского полотна простыню, сел и огляделся.

Вещей, что сбросила с себя Анюта, зазывая его в мыльню, уже не было.

– А душегрея? – вдруг вспомнил он.

– Какая, свет, душегрея?

– Синяя, с птицами!

Анюта повернулась к Софьице:

– О чем это он?

– А Бог его душу ведает! – отвечала Софьица. – Какая такая душегрея? Отродясь у тебя, Анна Ильинишна, синих душегрей не водилось!

– Анна Ильинишна? – переспросил Стенька и тут лишь в ошалевшей от страсти башке забрезжило нечто ужасное.

Переулочек!

Переулочек-то был между двумя усадьбами – морозовской, хорошо известной Стеньке, которого несколько раз туда за делом посылали, и незнамо чьей. И в калитку чьего же сада втянула его за рукав Софьица?…

Он уставился на Анюту, вылупив глаза почище филина.

Не могла боярыня Анна Морозова в простой шубейке стоять литургию в крошечной церквушке! Для такого дела у нее, поди, пышная домовая церковь есть, свой поп со всем причтом! Не могла сестрица самой государыни шастать шут знает где, заманивая мимохожих молодцов, не боярских детей и не княжичей, а, прости Господи, земских ярыжек! Не могла же!..

Но ведь сказала же – не для тебя, молодец, баня топилась! Стало быть, что-то у нее в той церкви было условлено? Да не получилось?

– Да встанешь ли ты когда или нет, горе мое? – спросила Анюта примерно так же, как спрашивала обычно Наталья, когда похмельный муженек старался ухватить еще минутку сна.

Наталья!.. Ох, еще и это!..

Вообразив, какие неистовые слова услышит от жены за ночь, проведенную вне дома, Стенька замотал головой.

– Дай ему квасу, Софьица, – сказала Анюта. – И выведи отсюда поскорее. Ему бы затемно убраться!

Хоть одно прояснилось – настоящее утро еще не наступило.

– Да уберусь я! – с досадой сказал Стенька. – Только ты про душегрею скажи – где она?

– Знать не знаю никакой синей душегреи, свет, мало ли что тебе мерещится. Погоди… – Анюта удержала Стенькину руку, что потянулась к рубахе. – Не эту. Вот тебе подарочек! Будешь носить да меня вспоминать!

И, взяв со скамьи сложенную белоснежную рубаху, быстро развернула ее, собрала в руках да и накинула полюбовнику на голову.

– Да ты… – только и успел сказать Стенька.

– Руки давай сюда! Вот и ладненько!

Опомниться Стенька не успел, как уж был в дорогой и красивой рубахе. Пожалуй, что и не хуже, чем у Глеба Ивановича Морозова – ох, не к ночи будь помянут!..

– Не для тебя, свет, шита, да, видно, тебе носить! – Анюта вздохнула.

Софьица отвернулась, чтобы Стенька мог без лишнего смущения натянуть штаны, намотать онучи да влезть ногами в растоптанные свои сапоги. Анюта и новый пояс ему подала, из шелка свитый.

– А твой на память оставлю.

И не выхватывать же было из рук ее простенький, в свободный часок сплетенный на деревянной рогульке Натальей поясок! Причем давно уж сплетенный, в то золотое времечко, когда она еще надеялась, что из мужа толк выйдет!