Заколдованная душегрея

– Велено задворному конюху Назарию Акишеву выдать душегрею, что у него в коробу лежит, да в возок коня заложить и тот возок у Боровицких ворот держать наготове!

Обычно, когда кому-то из Верха нужно было ехать, коней-возников приводили с Больших конюшен, что в Чертолье, и с санями вместе, благо недалеко было за ними посылать. Но на всякий срочный случай и Аргамачьи конюшни своих возников со своими возками держали. Вот оно и пригодилось.

Забрав у деда душегрею (при этом ничего не знавшие конюхи немало повеселились, увидев, как старый дед, которому от баб уже ничего не было нужно, сердясь и смущаясь, добывает из своего короба припрятанную бабью одежонку), посланец убежал.

Богдаш поспешил поглядеть, кто в тот возок сядет, и увидел двоих, причем они прошли по кремлевскому двору скорой походкой, пряча лица в высокие воротники. Сели да и укатили.

Данилка, надо полагать, сидел где-то под замком.

Богдаш в третий раз отправился к Земскому приказу, где обнаружил Стеньку Аксентьева.

– Может, хоть ты скажешь, куда нашего конюшонка упрятали? – спросил его Богдаш.

– Кого?! – так и вызверился Стенька. – Это ваше отродье сатанинское? Да чтоб ему иссохнуть, не доживши веку! Чтоб ему помереть, да не сгнить! Попадись он мне, блядин сын! Я ему кишки-то повытереблю! Я ему язык-то ниже пяток пришью!

– А вот я из тебя сейчас блох-то повыбью, песья лодыга! – сказал на это несколько удивленный такими нежностями Желвак. – Я тебя, смердюка, туда отдам, где козлам рога правят!

И тут же таким навычным всякому доброму мужику движением огладил свои кулаки, одновременно чуть сдвигая повыше рукава.

Стенька несколько опомнился.

– Да чего ты?! Да ты знаешь ли, какое он, тот Данилка, богопротивное дело сотворил? Ты – знаешь? Нет? Ну и не суйся!

Было же вот что.

Когда Стенька прибыл наконец в родимый приказ, ему сказали, что Деревнин за ним присылал и велел единым духом нестись в Кремль, к Приказу тайных дел, а там, мол, о нем знают и куда надо отведут.

И точно – он оказался в комнате, которую занимал дьяк Башмаков со своими писцами, но по такому случаю писцов выставили.

– Вот он у меня по делу Устиньи Натрускиной ходил, – сказал Башмакову Деревнин. – Он тоже многое рассказать может.

– Что же остается? – спросил Башмаков и сам себе ответил: – Остается душегрея. И где та душегрея?

Он повернулся – и тут Стенька обнаружил, что в углу стоит Данилка Менжиков, к которому и обращен вопрос.

– На конюшнях, у деда Акишева в коробе, – сказал Данилка.

Стеньке очень хотелось начистить беглецу рыло, но в присутствии Деревнина и Башмакова он мог только злобно таращиться на парня.

Деревнин вышел, отдал приказание и сразу же вернулся.

– Теперь рассказывай, – велел он Стеньке. – Ты говорил, что по этому делу ходить будешь, и я нарочно тебя отпустил. Много ты выходил?

Стенька призадумался.

Теперь, когда оказалось, что никакая Анюта не боярыня, можно было бы кое в чем признаться.

Он рассказал, как Татьяна в церкви признала материнскую душегрею, как он последовал за новой хозяйкой душегреи и как впотьмах был втянут в неведомые ворота – с кем-то спутали, не иначе. Сказал, как его девка отвела в хоромы, как он там увидел душегрею совсем близко… и замялся…

– Дальше-то что было? – спросил Башмаков.

Стенька покосился на Деревнина. Тот, очень удивленный рассказом, смотрел на земского ярыжку так нехорошо, что Стеньке захотелось оказаться где-нибудь на Мезени.

– Ночевать тебя там оставили, что ли? – безжалостно догадался Башмаков.

Стенька повесил голову.

– Проснулся, а дальше что? – Дьяк не имел намерения позорить Стеньку, он только докапывался до истины, и Стенька, воспряв, воскликнул:

– А душегреи и нет!

Далее он изложил свои похождения, беседу с Пяткой и поиск Марьицы Сверчковой быстро и деловито, радуясь тому, что не нужно врать.

Тем временем в дверь поскреблись.

Деревнин подошел и в образовавшуюся щель принял мешок.

То, что было в мешке, он выложил на стол.

– Ну-ка, Степа, гляди внимательно – точно ли та душегрея?

Стенька подошел, посмотрел и кивнул.

– Данилка?

– Она, – подтвердил и Данилка.

– Надо же – тряпка, лоскутьев связка, а сколько из-за нее суеты, – заметил Башмаков, глядя на душегрею даже с каким-то уважением. – Ах, чуть не забыл! Пойду-ка распоряжусь!

Он вышел, и в комнате остались трое – Деревнин, Стенька и Данилка.

Подьячий и земский ярыжка подошли поближе к столу.

– Душегреюшка! – усмехнулся Деревнин.

– Вот она, голубушка! – подтвердил Стенька.

Данилка смотрел то на одного, то на другого, удивляясь радости, вспыхнувшей и на благообразном лице подьячего, и на красивой живой роже земского ярыжки.

– И прямо такую, как есть, ты ее принес? Или что-то с ней делали? Обшаривали, подпарывали, денег искали? – весело спросил Деревнин.

– Я ее пощупал, – признался Данилка, – а подпороть нечем было. Там что-то есть.

Тут подьячий и земский ярыжка переглянулись, но как? Их лица словно внутренним, снаружи незримым светом озарились!

– Полушки, что ль, зашиты? – высокомерно полюбопытствовал Деревнин, но Стенька чувствовал, как волнуется начальник. Да и самого чуть колотить не начало, пришлось руки в кулаки сжать.