И Данилка этот взгляд встретил другим – из-под бровей, сердитым.
Не поладили эти двое. Знать, так им было на роду написано.
– Сейчас поедем к тому купцу, Белянину, девку допросим, – сказал Башмаков. – А ты, Данила, туда же, к Белянину, доставь ту девку, что тебе про Савву Обнорского сказывала, и Марьицу Сверчкову, которую она у себя прячет. Скажешь им так – мол, дьяк Приказа тайных дел велит быть, не приедут – им же хуже будет, всю Москву прочесать велю, из-под земли добуду. Ну, что встал в пень?
– Я Белянина не знаю и денег на извозчика у меня нет.
– Вот, Гаврила Михайлович, учись краткости, – заметил Башмаков. – Дай ему алтына два и растолкуй, где твой Белянин проживает.
Нельзя сказать, что Лукьян Романович был так уж рад, когда к нему тайно, в простом возке, прибыл начальник Приказа тайных дел. Но Деревнин объяснил – дельце и впрямь оказалось такое, что лучше в нем разобраться без посторонних ушей и глаз. Башмаков же, если вдуматься, был таким знакомцем, который при нужде мог и помочь. Потому купец отвел обоих туда, где лежала Катерина, и даже задержался в дверях, чтобы хоть что-то вызнать.
– Не бойся, – сказал, садясь на табурете возле лавки, Башмаков. – Это дело у самого государя на виду, в обиду тебя не дадим. Расскажи, что знаешь. Ты ведь узнала людишек из дворни князя Обнорского. Вот почему молчишь и запираешься.
Катерина, прижимая к груди одеяло, села.
– Разведали?… – шепотом спросила она.
– Разведали, – подтвердил Деревнин. – А теперь ты говори, умница, а я записывать буду.
Изумленный прозвучавшим именем и приведенный в смущение внезапным строгим взглядом Деревнина, купец вышел.
На лестнице стояла жена, бойкая и все еще красивая Василиса Михайловна.
– Ну? – язвительным шепотом спросила она. – Говорила ж тебе – нечего к тем князьям Обнорским сваху засылать! Вот и заполучил в семью княжну! Гляди – затаскают теперь по судам!
– Молчи, дура, – ответил супруг. – Что ты понимаешь! Сюда сейчас еще гости будут. Вели, чтобы убрали столовую палату, и пусть их туда отведут.
– Жену-то дурой легко называть, – отвечала Василиса Михайловна. – Но я тебе, Романыч, прямо говорю – вдругорядь вздумаешь Парамошу женить на княжне или на боярышне, так не будет на то моего материнского благословения!
И пошла распорядиться о столовой палате.
– Давно я тебя уму-разуму не учил! – крикнул вслед возмущенный купец.
Но она даже не обернулась, предоставив ему в тишине да в одиночестве переживать свое поражение.
Какое-то время спустя Данилка привез Настасью и Марьицу Сверчкову.
Зная, что предстоит встреча не с простым человеком, а с дьяком Приказа тайных дел, Настасья оделась скромно, даже богатые серьги из ушей вынула, вдела простые – «лапки» об одном камушке. Марьица же Сверчкова только ахала да, не разбирая дороги, то в стенку войти порывалась, то мимо скамьи сесть, и без того невеликого ума была, а тут совсем от пережитого ошалела.
Ждать в столовой палате пришлось недолго – вошли Деревнин и Башмаков.
– Кто из вас женка Марьица, а кто девка Настасья? – спросил Деревнин.
– Я Настасья, – с тем девка низко поклонилась.
– Ты, Данила, с Марьицей выйди пока, мы позовем, – распорядился Башмаков.
Когда дверь закрылась, он оглядел Настасью с головы до ног.
– Ты, стало быть, все про княжича разведала?
– Я, батюшка.
– А сама кто такова?
Она помолчала, потупив глаза.
– Родители-то небось, в гробах от стыда за тебя переворачиваются, – упрекнул Деревнин. – Да говори уж! Иначе твоим словам веры нет.
– Я Русиновых… – прошептала она.
– Роду Русиновых, говоришь? – переспросил Деревнин. – Тех Русиновых, что из Твери?
Настасьица, стыдясь, опустила глаза и кивнула.
– Девка не лжет, – сказал Деревнин Башмакову. – Точно, Дементий Минич, еще до чумного сидения была такая беда у Никиты Русинова.
– У Никиты, не у Павла? – уточнил Дементий Минич.
– Павел у них старший, и дослужился до подьячего в Судном приказе, потому ты его и знаешь, а Никиту враги обнесли, служба ему не далась, ну да у него и без того денег и дворов было довольно. Так что свели у Никиты со двора дочку и пропала она. Вот теперь правда-то и обнаружилась.
– Да точно ли Савва Обнорский свел?
– И впрямь сказывали – какой-то княжич, – припомнил Деревнин.
Настасья повернулась к образам:
– Вот как крест свят – Савва Обнорский русиновский род опозорил! – и широко перекрестилась. – И я на него, на Савву Обнорского, прошу!
– Что ж ты раньше про такое дело молчала? – упрекнул Деревнин.
– А кто бы мне поверил? Теперь же, когда он два убийства совершить велел, когда всю дворню допрашивать о тех убийствах будут, и это вскроется!
– Стало быть, ты за ним следила?
– Следила, батюшка, прости, не знаю, как по имени-отчеству. И я знала, что между Обнорскими и Беляниными сговор готовится. И знала, что о княжне Арине всякие слухи ходят. И знала также, что сваха Тимофеевна искала бабу, что была бы к Обнорским вхожа. Вот почему я, когда про смерть Устиньи проведала, княжича заподозрила и вновь стала вокруг их двора петли вить. И там Господь надо мной сжалился – того парнишку мне послал, Данилку…
– Значит, среди ночи сваху спасать побежали?