Заколдованный круг

Потому что ведь завтра Ховард должен ехать с медведем в селение.

Разделывая тушу, они хорошенько рассмотрели, куда же угодила коса. Сквозь толстую шерсть, между ребер, прямо в сердце.

— Просто не верится, Ховард, — повторял Уле. — Вот уж, право слово, господь бог тебя бережет. Чудеса да и только! Эдакое раз в сто лет бывает!

Ховард и сам удивлялся такому везению — надо же, чтоб коса угодила прямо в сердце. Попади она чуть левее или правее в ребро, где бы он теперь был?

— Медведь, каких поискать! — похвалил Уле. — По-моему, такой же громадина, как тот зверюга, которого я пристрелил лет двенадцать назад на Флатебю.

Ховард и впрямь слыхал от Юна — Уле однажды убил медведя, нападавшего на скот. С тех пор его величали Охотник, и это прозвище да подвиг — единственное, чем он в этой жизни чванился. А в общем, он был парень хоть куда, этот Уле.

Они тщательно освежевали медведя, повесили шкуру на жердь, чтоб сушилась, разделали тушу и принесли кадки под потроха, а все ненужное выбросили в лес.

— Лисица с куницей за ночь расправятся, — пояснил Уле. — Но если мы остальное положим у дороги, накроем ельником, а сверху придавим камешком, то никто не притронется всю ночь, зверь не любит подходить близко к жилью.

Они пошли к ручью и вымылись, потом Ховард еще раз заглянул в хлев.

Стадо успокоилось, скотина жевала свежее сено Коровы ведь долго зла не помнят.

Пришла скотница и сказала, что они с Кьерсти варят в очаге кашу на сливках. Пусть и Уле заходит.

Этим она как бы дала ему почувствовать, что и он имеет касательство к медведю.

Ховард проводил Уле к столу, а сам вышел, выправил косу и принялся снова косить. Его всего колотило, он чувствовал, что еще не в состоянии спокойно усидеть на скамейке.

Он заметил, что поет за работой и удивился. Сколько воды утекло с тех пор, когда он косил с песней? Немало лет прошло, пожалуй.

Он напевал последний куплет песни о Вилеманне и Сингне. Но вдруг перестал петь и прислушался — что это? Ему будто снова отчетливо послышался колокольный звон.

Девушки позвали их есть кашу со сливками и сладкие коржики. За едой смеялись и болтали без умолку. Такую кашу обычно варят, когда с сенокосом управятся — ну что ж, сегодня ведь тоже коса поработала.

Ховард прихватил с собой из дому бутылку водки, и теперь она пригодилась. Отправляясь в горы, он в глубине души надеялся: может, придется пропустить стаканчик за убитого медведя. Так оно и случилось.

Ховард, Уле и скотница выпили по стаканчику. Только Кьерсти к водке не притронулась.

— И без того голова кружится, — отказалась она. Кьерсти вообще сидела за столом тихо, временами казалось, будто ее мысли где-то далеко. Только иногда поглядывала на Ховарда, и тогда краска заливала ее лицо, и она отворачивалась.

Ничего удивительного, ей есть о чем подумать: девчонка, а всего несколько часов назад била здоровенного медведя метлой по морде…

Уле в который уж раз принимался рассказывать про медведя, которого застрелил на Флатебю. И с каждым разом тот медведь становился все больше и больше. Может быть, из-за двух-трех стаканчиков.

Но Уле, конечно же, хотел сказать, что после того медведя этот — самый большой, какого ему доводилось видеть в своей жизни.

Ужин пора было кончать. Когда Ховард вышел проводить Уле за порог, на вершины деревьев уже опустилась темная августовская ночь. Они услышали где-то вдали лисицу.

— Она запах чует, через час придет и унесет свою долю, — сказал Уле. — Но куница ее опередит…

Когда Ховард вернулся, обе девушки уже легли спать. Сам он пристроился на третьей кровати. Почувствовал, что очень устал. «Ну и денек!» — подумал он. Больше он ни о чем не успел подумать. И, уже засыпая, еще раз смутно почувствовал, будто слышит колокольный звон.

Позднее — и довольно скоро — он будет думать: «И ты мог поверить, будто и впрямь бог тебя бережет! Ты считаешь себя ясновидцем, а сам не внял предостережению, когда услышал колокольный звон. Все забыл!

Забыл, как в юности, когда ты впервые увидел Туне во время воскресной службы, вдруг так же зазвонили церковные колокола».

Но потом он поймет, что ему бы не помогло, если б он и внял предостережению. Такова была судьба, как говорят старики, и изменить в ней он ничего не мог.

На следующий день к полудню на пастбище приехал Аннерс на лошади с волокушей. У него хватило ума взять Гнедого-младшего — самую спокойную и сильную лошадь. Правда, уже не молодую — лет двенадцати с лишком. Хотя Старый Гнедой давно умер, эту лошадь звали Гнедой-младший, и будут так звать до конца ее дней.

Час прошел, прежде чем поклажу уложили и крепко привязали веревками, чтоб ничего не упало. Гнедой пофыркал на медвежью шкуру — должно быть, кто-то из его предков встречал медведя в лесу, — но успокоился, поняв, видимо, что этот медведь мертвый.

Когда Ховард уезжал, все выстроились на лугу. Кьерсти стояла в сторонке. Она махнула ему разок и торопливо скрылась в доме.

Ховард пел всю дорогу. Не в обычаях этого селения так петь? Что ж, значит, пришла пора, чтобы такой обычай привился. Здесь ведь все-таки тоже люди, а не просто ходячие кули с мукой.