Закон дитто

Я открыл глаза и посмотрел прямо перед собой. Мимо, жужжа, пролетела гигантская зеленая стрекоза, затем вернулась и зависла передо мной. Я склонил голову. Стрекоза тоже наклонилась. Резко выбросив руку, я поймал насекомое – оно затрепыхалось в кулаке.

Тан с интересом посмотрел на меня, а я, смутившись, отпустил стрекозу. Та мгновенно исчезла.

Мне вспомнился день, когда я последний раз видел мать. Прошел год, как отец отправился на войну с Исметром, а управление империей номинально доверили двум императорским советникам, один из которых, почтенный Дан Бесалп, и приходился Тану отцом.

Я со всем усердием, на которое способен мальчишка, выполнял указания Густаво, не отлынивал от утренних и вечерних тренировок и с головой погрузился в занятия с начальником дворцовой охраны. Я перестал общаться с праздно проводящими время сверстниками, отдалился от льстивых придворных, облепивших меня после отъезда императора, и перестал раздавать всем направо и налево улыбки. Отец сказал мне держать спину прямо, а голову высоко, и я втайне надеялся, что ему доносят о моих успехах так же усердно, как императрице о моих неудачах.

Статус дитто позволял мне стоять наравне с матерью, о чем я раньше и не мог помыслить. Но каждый раз, когда мы сталкивались с ней на одном из званых приемов, на которых были обязаны присутствовать члены императорской семьи, она бросала на меня страшные, хищные взгляды. Мы избегали друг друга – я из страха, она же из ненависти. Ее взгляд натыкался на мои рога, и Аниса Фуркаго всем видом выказывала отвращение и презрение. Придворные все подмечали и вскоре перестали ошиваться возле меня, устремив все усилия на мою мать.

Она постоянно уединялась в храме Эарта, как ей наказал отец, и, по слухам, устраивала закрытые вечера для знати.

Перед самым отъездом в Академию я зашел вечером воздать подношение Эарту, своими крыльями покрывающему империю от невзгод и войн. В первый год войны с Исметром молитвы звучали особенно усердно, и принц должен был подавать пример народу, мечтающему о возвращении сыновей, отцов и братьев с войны. По крайней мере, Густаво сказал хотя бы час провести в храме, чтобы люди видели, как я зашел и вышел. В отличие от знати, в народе обо мне, как доносили шпионы Густаво, ходили противоречивые, но все же больше одобрительные слухи. И я старался всячески поддерживать их, чем еще больше раздражал мать.

Ни один из жрецов не встретил меня на пороге. Час был поздний, оставалось два полных оборота до полуночи. Но какой-то сладковатый запах, смешанный с металлическими нотками, увел меня от алтаря спустя пол-оборота. Сейя, моя личная охранница, терпеливо дожидалась за порогом храма, и я решился пойти на странный зов.

Боковой коридор вывел меня к неприметным покоям.

Я остановился у порога, встревоженный колким предчувствием. Из-под двери струился аромат дурманящих трав. Сквозь щель мне было плохо видно, я прислонился, чувствуя, как забилось сердце, как погорячевшей щеки коснулся холод металлической окантовки.

Люди, скользкие люди извивались, смеялись, прижимались друг к другу, кусая, обливаясь вином, которое алыми струйками стекало по их обнаженным телам.

Она, бледная, с распущенными черными волосами, лежала на постели из кроваво-красных роз и с усмешкой смотрела на переплетенные тела на полу. В ее руках покачивался кристально прозрачный бокал с темным вином.

Тень скользнула по лицу императрицы, и она увидела меня. Брови хищно изогнулись, усмешка сменилась оскалом, и Аниса Фуркаго послала воздушный поцелуй. Я вздрогнул. В ноздри ударил едкий запах крови.

И не было в ее взгляде ничего, кроме холодной ненависти. Я отшатнулся и бежал, трясясь от страха и омерзения. На пороге меня схватила встревоженная Сейя и долго прижимала и ласково гладила по щекам, волосам, утирая брызнувшие вдруг из глаз слезы. Она шептала мне слова спокойствия и тепла, пока мои слезы не иссякли. Мне казалось, что я пропах дурманящими травами, похотью и потом, и, совершая вечерние омовения, тер и тер все тело, отскребая коснувшуюся меня мерзость.

Это чудовище просто не могло быть моей матерью.

На следующий день наш экипаж отправился рано поутру в дорогу.

Тогда мне потребовалась неделя, чтобы подавить в себе зарождающийся гнев, пока мы ехали со слугами и верной Сейей до Академии.

А уж в Академии я дал себе волю, направив все усилия на фехтование, физическую подготовку, ежедневную зубрежку книг по истории, стратегии и военному делу. Чтобы стать не просто образцовым воином – стать лучшим и получить звезду командира. Стать гордостью отца и забрать власть у той, что ее недостойна.

Ежедневные тренировки выматывали физически, льстивое окружение – душевно.

И гнев прорвался на свободу.

Я старался не пропускать приглашения от знати, но тщательно отсеивал любой сомнительный кутеж. Я старался отвечать с улыбкой, но в сердце не впускал никого.

Мне было достаточно общения с Сейей, Аджитом и Таном, никогда не смотревшими на меня с презрением и не искавшими от меня выгоды.