Закон кустарника

Про Ермолаева говорили, что он запросто может собрать приличный компьютер из двух спичечных коробков. Его стол был постоянно завален всяким хламом. Для непосвященного человека – это просто груда железа, но для Шуры источник вдохновения или, как выражался Царевич, «вечный Клондайк». Как истинный самородок Ермолаев был натурой увлекающейся. Обычно он брался за дело с большим энтузиазмом, но, как только его что–нибудь отвлекало, он тут же обо всем забывал и переключался на другое и так до бесконечности. Он повсюду оставлял отвертки, кусачки, компакт–диски, а, если открывал свой сейф, то оттуда начинали вываливаться блоки питания, платы, пустые коробки, сгоревшие вентиляторы и еще бог знает что. Если Шура поехал к клиенту, то еще не факт, что он туда попадет или попадет к назначенному времени, поэтому Бобров всегда старался послать с ним кого–нибудь из программистов. Обычно «пасти» Шуру доставалась Бантику. Витька сначала пытался возражать, но потом смирился, видимо решив, что это ему кара за какие–то неизвестные грехи. Еще Ермолаев имел одну пагубную для окружающих страсть. Поскольку собственный компьютер у него постоянно находился в стадии очередной модификации, он регулярно делал набеги на чужие машины. Такая «оккупация» обычно заканчивалась попыткой улучшить бедную «тачку», а результатом этой попытки, было, как правило, обещание хозяина: «начистить Шуре морду».

Второй Шура тоже был в своем роде легендарной личностью. На вид недалекий, простоватый малый, он все время, что–то точил, паял, сверлил и легко мог восстановить любой механизм. Ему постоянно тащили на ремонт всякую бытовую технику, и не было случая, чтобы он кому–нибудь отказал или, что–нибудь не сделал. В отличие от Ермолаева, Хавыло любил порядок. Инструмент у него хранился в специальном планшете, все винтики и шайбочки в баночках, а прежде чем начать мастерить он клал на стол большой лист гетинакса. Если Ермолаева все звали просто Шурик или Ермолай, то Хавыло обычно уважительно именовали Михалычем или Шурой большим. И это не из–за высокого роста (он был всего на три сантиметра выше Чаревича и вровень с Ермолаевым), а из–за атлетического сложения. Каждое рабочее утро Михалыч начинал с того, что переодевался в специальную робу: куртку и брюки, из плотной ткани темно–синего цвета. От интенсивного употребления роба выцвела и приобрела белесый колер с грязноватым оттенком. Именно это качество делало данную вещь универсальной. Никогда нельзя было понять чистая она или грязная, а острослов Царевич за такой уникальный цвет прозвал знаменитую спецуху «радость мукомола». Бедный Хавыло, которому из–за профессиональной специфики приходилось делить площадь с Ермолаевым, постоянно страдал от козней последнего. Стоило ему на пару минут выйти, как по возвращении он обязательно обнаруживал на своем столе какой–нибудь хлам. Кроме того, у него вошло в привычку тщательно изучать, то место, на которое он собирался сесть.

Это началось с того дня, когда Ермолай по своей всегдашней расхлябанности положил Михалычу на стул раскаленный паяльник. Рискованный эксперимент закончился весьма плачевно. Хавыло со всего размаху плюхнулся на стул и тут же, подобно истребителю с вертикальным взлетом, взвился вверх метра на полтора. Потом он, громко матерясь, бегал за Ермолаевым по каморке, одной рукой держась за поврежденные органы, а другой остервенело, пытался достать обидчика с помощью здоровенного гаечного ключа. На шум сбежался народ во главе с Бобровым и развел конфликтующие субъекты в разные стороны. Хавыло отправили лечиться, а Ермолаеву было сделано серьезное внушение. Когда отбюллетенив три недели, Михалыч вернулся, напарник встретил его виноватым взглядом и неуклюжими попытками окружить заботой безвинно пострадавшего. Хавыло воспринял это как должное и далее конфликт развивать не стал, но с тех пор каморка «кнехтов» стала сильно напоминать пограничную зону. Сразу от двери начиналась белая полоса, которая делила ее на две равные половины. В одной была чистота и образцовый порядок, другая весьма смахивала на местность после вражеской бомбежки. Следует отметить, что «противник» никогда не оставлял попыток захламить чужую территорию, но теперь Михалычу было достаточно одного взгляда, после которого пристыженный Шура трусливо ретировался.