Закон сохранения любви

Плутая по незнакомым улицам Москвы, бесцельно, Сергей и Лёва оказались поблизости от церкви, обнесенной частым высоким забором из металлических пик. Околоцерковная территория была просторна, возможно, когда-то храм был прикладбищенским, теперь же вокруг простирался большой сквер с аллеями из дубов.

— Ты вот про Ленина вспоминал, — заговорил Сергей, поглядывая на церковные могучие белокаменные стены, на зеленый пятикупольный верх с крестами. — Я тоже в школе всё мучился. Как же так: при советской власти никто в Бога не верует, а при царе поголовно верили? Неужели люди при царе такие глупые были, не знали, что Бога-то нет? Все мне казалось, врут чего-то большевики.

— Пойдем заглянем в святую обитель, — предложил Лёва.

— Выпили мы — нехорошо, — возразил Сергей.

— Брось. Никто не осудит.

— И то верно, грех невелик.

Церковные ворота с надвратной иконой Святой Троицы были широко отворены, но храм не работал. Деревянная опалубка для бетонирования свежо белела на ступенях паперти.

— Не повезло вам, братья. Ремонтируемся, — сочувственно сказал появившийся близ ворот молодой мужчина в чистенькой овчинной безрукавке и в кирзовых ухоженных сапогах. Также на нем была светлая клетчатая рубаха и замшевая кепка, которую он снял сразу, в начале разговора. Мужчина был бородат и усат, но и в ношении бороды и усов был аккуратен, подобран: борода овально острижена, усы лежат над губами двумя толстыми русыми волнами.

Подойдя ближе к Сергею и Лёве, он слегка поклонился.

— Всё же пойдемте. Через боковую дверь пройдем. Пойдемте!

— Вы здесь кем служите? — спросил Сергей.

— Я сторож, братья. Церковный сторож. Меня Глебом звать. Пойдемте в храм. Хоть и службы нет, а пред Спасом постоите. Там лампадка горит.

Сергей и Лёва пошли следом за благообразным радушным сторожем.

В храме было сумрачно, пустынно и гулко. Боковые окна в толстых стенах закрыты ставнями, и свет проникал сюда лишь через высокие узкие бойницы под главным куполом. Ярусы иконостаса пустовали: образа, вероятно, сняли на время ремонта; алтарь открыт, там виднелись леса; чувствовался запах краски, цемента, свежеструганной доски. На одной из квадратных колонн сквозь сумрак проступал лик Спаса на иконе. Лампадка с красным угольком указывала к нему путь… Сергей и Лёва подошли к иконе, перекрестились, замерли в молчании. Сторож Глеб стоял позади них.

Где-то высоко, под самым куполом, казалось, тихо, затаенно звучала музыка, словно там долго затухающим эхом заблудилось пение капеллы церковных певчих. Или, возможно, где-то на крыше курлыкали голуби, и подкупольное пространство превращало эти птичьи голоса в ровное музыкальное звучание. Или отдаленный непрерывный дневной шум московских улиц, доносившийся сюда, преобразовывался, дополнялся звуками мистического молельного шепота и создавал особенный мелодичный гул церкви. Или само стародавнее культовое здание, помимо архитектурных форм, своеобразия расположения по сторонам света, имело собственное дыхание, как собственное дыхание имеет каждый человек, и это дыхание в минуты тишины звучало как отголосок далекой мелодии.

— Благодать-то какая, братья! — тихо воскликнул Глеб. — Вот где радость земная! Когда стоишь пред Спасом и чувствуешь, что в душе светло.

Взгляд темных глаз Глеба был умен, заинтересован. В его голосе, негромком и ровном, чувствовалось усердие — будто бы хотелось ему поделиться с человеком тем, что выстраданно сам познал. На вопрос Сергея: что же занесло его на такую службу, — Глеб отвечал:

— В монашество собираюсь уйти, братья. Господу послужить. В черное монашество.

— Не страшно? — спросил Сергей. — Вы такой молодой, от всего света в отречение собираетесь?

— Страшно, — признался Глеб. — Но не отречения от света боюсь. Суетности нашего света мне ничуть не жаль. Пред Господом боюсь — чувствую, духом еще слаб.

— Откуда вы родом? Чем прежде занимались? — поинтересовался Сергей.

— Родом я, братья, из древнего города Ярославля. Окончил там университет, а в Москве учился в аспирантуре, физиком хотел стать.

— И что ж, бросил? — удивился Лёва, враз перейдя на «ты». — Я в свое время тоже в науках разочаровался, с учебой завязал.

— Бросил, братья. К Богу хочу прийти — вот и бросил. Все науки уже столько веков копают, копают, а ничего, кроме услаждения человеческому телу да орудий уничтожения, не создали. Они не для души. О душе только Господь позаботится, — ответил Глеб. — Жизнь духа, братья, бесконечна, а все земные науки лишь о земном пекутся. Дальше земного заглянуть они не могут, вот и служат чревоугодию, блаженству тела, средствам порабощения.

— А писатели? Те вроде для души работают? — спросил Сергей.

— Мы их сейчас больше сотни штук видели, — подмогнул в вопросе Лёва.