Закон сохранения любви

Вдруг Сергею стало очень страшно: а если уже близок, уже совсем рядом этот миг, когда остановится и его сердце? Навсегда. Всего — один миг: сердце как будто забудет сделать очередной необходимый толчок, пропустит нечаянно удар, а потом уже не сможет догнать и сделать другого удара и остановится навсегда. «Ничего… — унял свой страх Сергей утешительной мыслью: — Ничего… Если не выживу, государство обязано назначить за меня пенсию. Марина с Ленкой хоть с голоду не умрут. Не зря, значит, ехал сюда, не зря воевал…» Потом к нему и вовсе пришло радостное ощущение — ведь кругом него находились люди, его товарищи, такие же, как он, солдаты, и хотя он не понимал и не мог слышать их голосов, он чувствовал, что солдаты заботятся о нем, говорят: «Потерпи, браток», — значит, они ему братья и он им брат, и тогда уж ничего не страшно…

Вскоре шум двигателей вертолета и холодный ветер от лопастей, недавно разбудившие сознание Сергея, усилились, но этого он уже совсем не слышал и не чувствовал.

19

Весна до Никольска добралась нынче поздно. Март уже перевалил за свою середину, а повсюду еще лежал снег, почти не тронутый потайкой; дворники еще и не пробовали отдолбить лед с тротуаров; никто не переменил зимних пальто, тулупов и шуб на «демисезон», а детишки по-прежнему катались с ледяных горок. Но ко всему происходящему стало чаще приглядываться солнце. Стало быть, весна неминуемо наступала.

На днях Марине позвонила Любаша. Она рассказала, что скоро, опять в апреле, поедет к Черному морю, в тот же санаторий, и приглашала Марину с собой:

— Помнишь, как здоровски отдохнули? Чё смеешься? Разве не здоровски? — шумела телефонная трубка. — Поехали со мной!

— Два раза в одно море не войдешь, — ответила с грустной усмешкой Марина.

После разговора с Любашей она долго сидела изумленная: неужели прошел год? Так мало — всего-то год. И так много — целый год! За этот год она прожила словно бы особенную, отдельную от других лет, жизнь. Как на счастливом карнавале. Как в страшном сне.

О прошлом Марина не жалела и ни в чем не раскаивалась. Ей было бы уже пусто без этого прошлого. Романа Каретникова она вспоминала все реже, и если раньше — с обидой, даже с гневом отторжения: он поломал жизнь, то теперь с теплым, немного жалостливым чувством — он в чем-то несчастный человек… Она считала, что любовью к Роману переболела, будто скарлатиной или каким-нибудь коклюшем. Такой болезнью заражаются и перебаливают многие и наперед получают иммунитет к подобным инфекциям. «Где вы сейчас, дорогой Роман Василич?» — с улыбкой на устах спрашивала Марина и в ответ себе пожимала плечами.

Но не о Романе Каретникове тревожилось сердце. В Никольск из кровоточащей Чечни возвращались покалеченные военнослужащие, приходили с грифом «груз 200» убиенные контрактники на затянувшейся спецоперации. Теперь Марина уже по привычке спешила с работы домой, чтобы не пропустить на всех телевизионных каналах новостийные передачи, в которых — непременные репортажи из Чечни, съемки в госпиталях, интервью с военными. Там, где-то среди людей в камуфляже, находился Сергей. Вдруг покажут, вдруг что-то сообщат про солдат из Никольска.

Из Чечни Сергей не писал, только к Новому году прислал поздравительную открытку и денежный перевод. За такое молчание Марина его не осуждала, не смела осуждать. А увидев однажды Татьяну, случайно, издали, из окна своей конторы, она уж было кинулась за ней на улицу, разузнать: пишет ли ей Сергей, — но подавила порыв, натолкнувшись в душе на знобкое чувство ревности.

— Мам! Ты где так долго ходишь? Я тебя жду, жду! — накинулась на Марину взъерошенная и зареванная Ленка. В руке она держала исписанный листок бумаги. Без труда угадывалось — письмо.

В какой-то момент у Марины потемнело в глазах: слезы и суматошный, издерганный вид дочери обескуражили ее, обессилили и унесли в короткое бессознательное затменье. Марина пошатнулась, вздрогнула, и больше по губам дочки, чем собственным слухом, разобрала слова:

— Папа раненый! Он в госпитале!

— Живой? — сипло спросила Марина.

— Живой. Сам пишет!

— Чего ж ты ревешь тогда? — выкрикнула Марина. — Перепугала меня всю!

— Жалко! Папку жалко. Ему две операции делали. Осколки доставали. Еще, говорит, один осколок остался.

Письмо Сергея из госпиталя из Ростова-на-Дону было адресовано дочери — на конверте значилось: «Кондратовой Елене». Лишь в конце письма краткая строчка посвящалась Марине: «Маме передавай привет». Увидев эти три слова, написанные знакомым почерком, Марина незаметно от дочери сглотнула слезы в горле. «Господи, хоть живой…»

В тот же вечер Ленка села писать ответ отцу, уединившись в своей комнате. Она вырвала из чистой тетрадки срединный двойной лист и выбрала ручку, которая писала чисто, без жирных подтеков пасты.