Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

В январе - уже наступил 1865 год - Николай Васильевич получил от Людмилы Петровны посылку из Цюриха - его познали на почту, и там, п присутствии полицейского исправника, почтмейстер заграничную посылку вскрыл. «Сегодня получил две фуфайки и три пары шерстяных чулок, - уведомлял Шелгунов Людмилу Петровну. - Не понимаю, чего усердствует почтмейстер: он не только вскрывал посылку в присутствии исправника, но еще и вытряхивал фуфайки: верно, думал найти бомбы или ракеты».

А вслед затем пришло от нее письмо. Она сетовала, что последнее время он, судя по его письмам, относился к ней враждебно, словно не желая понимать печальные обстоятельства ее жизни. Он ответил откровенно: «Ты права, что я относился к тебе враждебно, но, друг Людя, мог ли я относиться иначе, когда у меня не было ни одного утешительного факта?»

В следующем письме она пожаловалась, что в Цюрихе зимой холодно. Это его насмешило: «Ах ты, голубчик! У вас холодно! А что в таком случае там, где тридцать градусов мороза, где в комнате восемь градусов и где нельзя писать по утрам, потому что коченеют руки».

Она писала, что с Серно-Соловьевичем у нее полный разрыв. При его ужасном характере жить с ним становится просто невозможно, и она думает о том, что маленького сына, Колю, надо избавить от такого отца и отправить в Россию. Шелгунов прочел ее письмо с недоумением, даже с невольным раздражением. Все-таки любит она Серно-Соловьевича или нет? А что касается Коли - «и тут я ничего не понял: разве ты решилась бы с. ним расстаться?»

Оказывалось, и в самом деле так. Она написала, что, по ее мнению, лучше всего было бы разделить семью: она с Мишей останется в Швейцарии а Колю отправит в Тотьму к Николаю Васильевичу, который, конечно, будет лучшим отцом Коле, чем Серно-Соловьевич. «За предложение о разделе семьи благодарю. Но только за кого ты меня принимаешь?» - с негодованием ответил ей Шелгунов. Далее написал: «Здесь климат сибирский, разные детские болезни, дети мрут как мухи. Неужели тебе не шутя пришла мысль послать Колю в такой Севастополь? И неужели ты думаешь, что я соглашусь на это?»

Людмила Петровна отвечала в письме, что она озабочена, прежде всего, судьбой детей. Серно-Соловьевич уже невыносим, у него явная душевная болезнь, а она тоже больна и не в состоянии управляться с двумя детьми. Тем более что теперь на ее руках будет пансион - в доме, приобретенном на средства Серно-Соловьевича в Женеве. Пансион - ее материальная опора на будущее, бросить его она не рискует. С другой стороны, она уверена, что жизнь Николая Васильевича в ссылке будет полнее, если рядом с ним появится ребенок.

«Если Коля останется у тебя, - написал ей Шелгунов, - он не рискует ни здоровьем, не рискует возможностью получить дурной мужской уход вместо ухода матери, ни, наконец, лишить твою жизнь и людей, окружающих тебя, той полноты, которая принадлежит вам по праву. Ну а если Коля умрет? Во всю жизнь не прощу себе этого. Мой климат не твой климат; мой уход не твой уход. И мне кажется, что я рассуждаю правильно, если решительно отказываюсь от присылки Коли в Тотьму».

В другом письме Людмила Петровна спрашивала, не может ли он выслать ей денег. Другая в таком положении, наверно, постеснялась бы спрашивать денег у бывшего мужа, тем более что он уже не получал пенсиона как отставной полковник, решением суда был его лишен, жил теперь исключительно на свой скромный журнальный заработок. Но Людмила Петровна с ним не привыкла стесняться. И он отказать ей в помощи не мог - помнил свое обещание Михайлову не оставить Мишу и Людмилу Петровну. Отправил Благосветлову законченную статью о Тотьме и попросил, чтобы из его гонорара были высланы в Цюрих триста рублей. Сообщил об этих трех сотнях Людмиле Петровне: «Не сердись, что мало. Но теперь я не могу больше: все обзавожусь, ибо обносился...» Должна же она его понимать...

А тут пришло письмо из Подолья от Маши Михаэлис: «Людинька писала, что хочет послать к вам Колю, а если вы не согласитесь его взять, то отдать его нам».

Маша предлагала уступить ей Колю, если ребенок будет стеснять Николая Васильевича. Но, может быть, напротив, присутствие мальчика его развлечет, ведь он жалуется на одиночество - «в таком случае я готова отказаться от просьбы уступить его мне».