Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Чем болью мучиться такою,

Попробуй лучше не дыши.

Или человеку, у которого ломит голову от боли, говорят: не думайте, что у вас болит голова. Да как же не думать, когда болит? Можно молчать о своей болезни, это другое дело. Но ведь от молчания еще не выздоровеешь...»

Весной на допрос его не вызывали. О нем словно забыли совсем.

В камере, чтобы отвлечься от мыслей о собственной судьбе, он предавался размышлениям об истории. Написал статью «Цивилизация прошедшего и будущего» - для «Русского слова». В конце статьи напомнил о тех реформаторах, что в прошлом противостояли деспотической власти, - о Яне Гусе, сожженном на костре, и о Мартине Лютере. «Если они освободили мысль, то мы сделали попытку освободить человека. Только наше время установило, что благороднейший, драгоценнейший и единственный элемент прогресса есть свободная личность, развившаяся в свободном общежитии. Мы живем в самом начале этого периода и несем на своих плечах главную борьбу за новое слово, поэтому и неудивительно, что новым протестантам достается иногда так же от гпоих врагов, как доставалось от своих врагов и реформаторам XIV столетия». Это было написано им ясно и открыто, без обычной усвоенной сдержанности, но он надеялся, что Благосветлов твердой редакторской рукой внесет нужные поправки, если без поправок нельзя будет обойтись.

В конце апреля Шелгунов представил эту статью на просмотр тюремному начальству. Начальство, наверно, не прочло статью, а именно просмотрело, без особого внимания. Уже в майской книжке «Русского слова» Благосветлов ее напечатал. Он только слегка выправил заголовок, остальное оставил как есть. Статья была озаглавлена «Прошедшее и будущее европейской цивилизации», чтобы внушить цензору, что речь идет только о Западной Европе... Прочитав майскую книжку у себя в камере, Шелгунов попытался представить себе, какое впечатление может произвести его статья. Заставит ли читателей задуматься? Или покажется скучной, сухой и ее лишь перелистают?

Лето прошло в ожидании и тоске. Такой же монотонной и тоскливой оказалась для него и осень.

Полтора года провел он в крепости. Он уже, кажется, свыкся и с мертвой тишиной, и с одиночеством, не мог привыкнуть только к бесшумным подглядываниям из коридора. Этот моргающий глаз, внезапно появляющийся в дверном окошке, из-под зеленой занавески, приводил его в бешенство. Всякий раз Шелгунов мучительно ощущал, что привыкнуть к этому нельзя.

Сменялись времена года, становясь единственной заметной переменой в его тюремном существовании. Часто приходило в голову, что судебные власти уже давно могли бы вынести ему тот или иной приговор, но - не спешат. Его потерянные в одиночном заключении дни имели огромную цену только для него самого, а для властей - никакой. Все эти сановники (те самые, что заставляют просителей часами ждать в передней) месяцами не вспоминают об арестантах, ждущих решения своей участи. Разве самодовольные вельможи способны задуматься над безвозвратностью чужого потерянного времени?.. 22 ноября ему исполнилось сорок лет. Уже сорок! А что он успел сделать в своей жизни? Чего достиг?.. Нет, нельзя впадать в отчаяние. Надо суметь не согнуться. И нельзя ронять свое достоинство, независимо от того, сюртук на тебе или арестантский халат.

Через два дня - наконец-то! - его перевезли, уже с вещами, из крепости в Ордонансгауз.

И тут ему объявили приговор генерал-аудиториата: сослать под надзор полиции в одну из отдаленных губерний. О сроке ссылки в приговоре сказано не было. Это означало, что ссылка предстоит бессрочная. Это означало, что власти пи в грош не ставят его совсем не бессрочную жизнь...

После объявления приговора его перевели на сенатскую гауптвахту. Здесь ему 26 ноября объявили, что он высылается в Вологодскую губернию.

До назначенного дня отъезда оставалась неделя, и на этой неделе он смог повидаться с Евгенией Егоровной Михаэлис. Она сообщила новости, для него - ошеломляющие.

Теща с невозмутимостью поразительной рассказала ему, что Людмила Петровна по приезде в Цюрих сошлась с Александром Серно-Соловьевичем, и у них родился ребенок. Так что сыновей у нее теперь двое. С двумя детьми хлопотно, выручает Феня, но одной Фене управляться по дому стало трудно, и Евгения Егоровна отправила еще в Цюрих старую кухарку Софи. Довезти ее до Цюриха согласился Пестерев, когда весной уезжал за границу. Но вот беда: обнаружилось, что Александр Серно-Соловьевич мнительный и крайне раздражительный человек...

А как же Михайлов? Забыла она о Михайлове? А он, пропадающий в Нерчинском изгнании, знает ли о том, что Людмила Петровна поторопилась найти ему замену? Выходит, она сразу по расставании поставила на нем крест?..