Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Как часть общей беды воспринял Шелгунов известие о смерти Николая Богдановича. Он умер в психиатрической больнице в Казани... А его младший брат Юрий Богданович был, как выяснилось, непосредственно причастен к подготовке цареубийства. Под именем купца Кобозева он завел сырную лавку на той самой Малой Садовой улице, по которой каждое воскресенье проезжал царь. Лавка помещалась в подвале, с окошками на уровне тротуара. Из этой лавки народовольцы вели подкоп под мостовую, заложили в подкоп динамит и готовились устроить взрыв, когда карета царя будет проезжать по Малой Садовой. В полдень 1 марта на угол Малой Садовой и Невского вышел Ланганс, он должен был дать сигнал товарищам о появлении кареты царя. Но царь на пути в Михайловский манеж неожиданно свернул с Невского не по Малой, а по Большой Садовой, взрывать динамит оказалось бессмысленно. Царь был убит бомбой, брошенной на Екатерининском канале. Там Богдановича не было, но, конечно, он должен был немедленно скрыться, и где теперь находился - неизвестно.

В апреле Шелгунов поехал в деревню Подолье - как бы к теще на пасху, на самом же деле. - увидеться с Машей Богданович и выразить ей свое глубокое сочувствие. Так рано осталась она без мужа, с двумя детьми... Двадцать пять лет он в Подолье не ездил, не любил эту скудную болотистую местность, и общество тещи Евгении Егоровны его не привлекало. Но теперь не съездить не мог.

С Николаевского вокзала он доехал на поезде до станции Колпино. Отсюда надо было добираться до Подолья на лошадях. Снег тут еще не стаял.

В доме Евгении Егоровны еще завешено было черной траурной материей большое зеркало, еще не прошло со дня смерти Николая Николаевича Богдановича сорок дней. Известие о смерти мужа оказалось для Маши не более тяжелым ударом, чем недавнее кошмарное известие о том, что он сошел с ума. И пусть ее дети никогда не узнают о его пребывании в психиатрической больнице! Пусть лучше думают, что он умер в тюрьме.

В Подолье все наводило на размышления самые невеселые. Уже по дороге сюда Шелгунова поразило отсутствие сколько-нибудь заметных перемен за минувшие двадцать пять лет. Жизнь тут как будто остановилась. Те же скверные дороги, та же грязь на почтовых станциях, те же стертые обои и тот же самый продранный клеенчатый диван у одного из станционных смотрителей. И такое же точно, как четверть столетия назад, объявление на стене - о том, что одному едущему полагается две лошади, двоим - тоже две, а если в распутицу - три.

В деревнях мужики стали, кажется, еще беднее, чем прежде. И никто из них его не спрашивал о газетных новостях. О цареубийстве тут знали по слухам, слышали о нем просто как о злодействе неизвестно ради чего. Мужики ни в коей мере не связывали своих надежд и чаяний с цареубийством, оно воспринималось ими как нечто их не касающееся. Лишний раз Шелгунов убеждался, что все мысли мужика - о хлебе насущном, вечная нужда не позволяет думать о чем-либо ином.

Он записывал - для своей новой статьи в «Дело»: «Все, что ни сработает крестьянин, все это от него увезется, а куда, кому, он и сам не знает. Весною начнет он пашню, осенью соберет хлеб и продаст его - хлеб уехал. Деньги, правда, лежат у мужика в кармане, но вот пришел сборщик земских, государственных и других податей - и деньги уехали, как и хлеб». Вот так, из года в год, всю свою жизнь, крутится мужик в нужде - и о чем же ему еще думать?..

Простился Шелгунов с Машей Богданович и поехал обратным путем - на санях до Колпина, в поезде до Петербурга. С Николаевского вокзала - домой.

Дома сразу накинулся на газеты. Свежие номера газеты «Русь», издаваемой в Москве известным славянофилом Иваном Сергеевичем Аксаковым, особенно задели за живое. Эта газета видела ныне спасение России и воображаемом религиозном пробуждении, а сам Аксаков утверждал: «Нам нужно покаяние, покаяние, так сказать, умственное...» Скажите на милость! Как будто наше покаяние что-то изменит, как будто люди не привыкли видеть в покаянии нечто преходящее: вчера совершили грех, сегодня покаялись, а завтра покаяние забудется, и все останется как было! Нет; надо всеми силами выбираться из этого застойного существования, нужны перемены радикальные...

Шелгунов немедленно взялся за ответную статью. Написал - и сразу поместил на страницах «Дела». С вынужденной по цензурным условиям сдержанностью выразил он свое возмущение: «...нужда повсюду полная и кромешная, а благочестивые люди, сотрудничеством которых пользуется г. Аксаков, - один предлагает молиться, другой предлагает проснуться, а сам г. Аксаков - покаяться и не производить никаких внутренних перемен!»

Впрочем, к тому же - никаких перемен! - призывала вся правая печать. Вынужден был уйти в отставку министр внутренних дел Лорис-Меликов, который, по слухам, готовил проект конституции. Новый царь никакой конституции явно не желал, поскольку любая конституция так или иначе ограничила бы самодержавие. До сих пор воля царя не была ограничена законом, так пусть же и впредь все остается по-старому...