Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове

Вот как оно бывает на Руси: кто-то на самом верху предписал учреждать над неблагонадежными личностями, вроде Шелгунова, «особый надзор». Но уже следователь полагал, что «особый» - ничего не означает, что это - «так, слово». А в деревне становой пристав уже и самому слову «надзор» значения не придавал. К тихой радости поднадзорного, предписание об особом надзоре незаметно превращалось в ничего не значащую бумажку. Он, Шелгунов, никаких опасений у местных властей не вызывал. Урядник и становой пристав уехали восвояси, не учредив за ним никакого надзора.

Уже на исходе был ноябрь, и холодеющий ветер мел опавшие листья в саду. В доме затопили печи. В окнах запотевали стекла, по ним стекали капли, как слезы. Николай Васильевич начал писать воспоминания. Положил себе урок - в день по странице.

Труднее всего оказалось откровенно писать о себе. Он думал о том, как часто мемуаристы соскальзывают на путь самооправдания, как стараются затушевать свои былые ошибки и промахи, как вольно или невольно преувеличивают собственную роль... Но ему оправдываться незачем, да и не в чем.

К великому сожалению, не все можно высказать печатно, а недоговоренность вообще небезопасная вещь: она может приводить читателя к ошибочному пониманию. Но кому удается договорить все до конца?

Главное, правдиво сообщить важнейшие факты. «Слова и иллюзии гибнут - факты остаются» - в этом Писарев был, конечно, прав. Иллюзии гибнут, а на факты мы смотрим все более трезвыми глазами.

Едучи сюда, он воображал, что сможет заняться пчеловодством или, может быть, работать на мельнице и, таким образом, жить за свой счет. Полагал, что рискованно ему рассчитывать на постоянный заработок в газете или в журнале.

Однако на мельнице он оказался просто не нужен, а что касается пчеловодства, то единственное, что мог ему предложить Попов, это на досуге, для собственного развлечения, делать ульи, благо столярная работа ему знакома. В зимнее время в столярной мастерской сколачивал ульи бывший солдат, отпущенный с военной службы по малосильности. Но этот малосильный мужичок имел золотые руки, работал на загляденье, и Шелгунов с удовольствием стал ему помогать. Работа в мастерской прогоняла хандру, и в декабре он похвастался в письме к Михайловскому: «Теперь я стал столяром, да каким, если бы ты видел!»

А когда он заходил в крестьянские избы – сердце сжималось - такая бедность бросалась в глаза. В сенях можно было наткнуться на теленка, с которым хозяева жили под одной крышей. Войдешь в избу - духота и смрад нестерпимый, но избу не проветривают: берегут тепло. Ведь леса кругом мало, с дровами туго. Окошки крохотные, свет едва пробивается, люди спят на полатях вповалку, под тулупом, положив под голову кулак - ни подушек, ни одеял они не знают...

Он заходил на мельницу и видел, что привозят молоть мужики. Редко это чистая рожь, чаще - пополам с мякиной, с примесью ячменя или гречихи. Мельнику платят натурой, то есть тем самым зерном, что привозят молоть. Когда у мельника накапливается запас ржаной муки, он нанимает кого-нибудь отвезти муку в Смоленск, и за путь в оба конца, то есть восемьдесят верст, на своей подводе и соответственно за два дня труда мужик получает от мельника всего один рубль. И такой заработок достается нечасто, а других зимой в Воробьеве нет.

Шелгунов беседовал с мужиками, и все рассказывали одно: чистый ржаной хлеб они едят только весной и в сенокосную пору, а в остальное время - хлеб, в который примешана полова, то есть мякина, это называется половый хлеб. Ржаной по весне берут у мельника в долг, так происходит из года в год, и долговое колесо для многих оказывается бесконечным. Горько было видеть еще, что к беспросветной бедности привыкли, иной жизни себе в деревне не представляют и поэтому о лучшей не думают. А если им жить тяжело, так ведь «ничего не поделаешь». И вот это обычное присловье «ничего не поделаешь» было самым удручающим из всего, что он слышал.

Ему рассказывали, что, когда отменили крепостное право, помещики землю получше, понятно, оставили себе, а крестьянам отдали землю похуже, и наделы оказались недостаточными для того, чтобы крестьяне имели возможность круглый год есть чистый ржаной хлеб. Особенно плохой половый хлеб смоленские мужики едят осенью И зимой, когда, говорят они, «нужда велит тощать».

Вот об этой жизни он и будет писать в «Русские ведомости»...

В марте начал бурно таять снег, по деревне потекли ручьи навозной грязи, и дорога сделалась непроезжей. В начале апреля, когда подзолистая почва подсохла, началась пахота, и можно было увидеть в ноле, какая первобытная деревянная соха у смоленского мужика.

Посылая свой первый деревенский очерк в «Русские ведомости», Шелгунов написал Соболевскому: «Я ничего не выдумываю и не сочиняю, а записываю факты. Выводы должны получаться сами собою». Подчеркнул: «Я пишу без предвзятости и без тенденций, пишу то, что вижу и как вижу». » Очерк он озаглавил: «Как мы живем».