Закон стаи

Когда за Светкой Марутаевой закрылась дверь, директриса нервно передернула плечами: «Как же, оставляю я тебя в покое! Ты, дорогуша, до конца дней своих будешь мне за такого жениха налог платить. Иначе он обязательно узнает, как ты здесь квалификацию повышала да за всеобщий охват городского населения интимными услугами боролась».

4

Они поселились в «Рице». В двухкомнатных апартаментах. Пантов тут же снял трубку телефона, набрал номер портье и приказал сию же секунду принести омаров, лягушачьи лапки, запеченные в тесте, фруктовый салат и бутылку коньяка. Подумав несколько секунд, добавил, что коньяк ему требуется из определенной провинции и совсем было бы хорошо, окажись в баре бутылочка «Ричарда Хенесси».

Он положил трубку, самодовольно улыбнулся и, бросив взгляд на уставшую от перелета, но счастливую Эдиту, вальяжно протянул:

— «Ричард Хенесси»… Как мне не доставало его в нашей провинции!

— Кто это? — не поняла Эдита.

— Не кто, а что. «Хенесси» — настоящий коньяк! А настоящий коньяк, дорогая, — Пантов вспомнил высказывание кардинала Мазарини, на которое ненавязчиво обратил накануне отъезда его внимание имиджмейкер, — можно сравнить только с любовью к женщине: его вкус и горек, и сладок, терпкость в сочетании с мягкостью, легкость — с крепостью. Выпив его, можно испытать истинное блаженство или потерять разум…

Эдита, сняв пиджак и расстегнув пуговицы на блузке, собиралась принять душ, но неожиданное красноречие Пантова заставило ее остановиться.

— Кто это сказал?

— Я! — горделиво задрал подбородок Пантов.

— Не замечала за тобой такого красноречия… Ты все больше русскими пословицами и поговорками сыпал.

— Всему свое время, дорогая. Но теперь ты находишься не в нашей Тмутаракани, а в столице мира —  Париже. А здесь даже у немого появляется красноречие.

Он замолк, хищно следя, как женщина грациозно скидывает с себя блузку, юбку. В дверь постучали, и Эдита быстро юркнула в ванную комнату.

Официант вкатил в номер столик с коньяком и закусками. Когда он снова скрылся за дверью, Пантов бросился к ванной комнате. Жадно оглядев нагую фигурку, схватил спутницу за руку.

— Пошли…

— Но, Миша, я собралась принять душ. Погоди четверть часа.

— Пошли, я сказал. Коньяк и омары не терпят отлагательства.

Ей пришлось подчиниться. Он посадил ее на диван, а сам занял кресло напротив.

— Этому знаменитому коньяку не меньше девяноста лет. — Пантов открыл бутылку. — И все это время он хранился в дубовых бочках. А перед тем как его разлить, в каждую бутылку добавляли по нескольку капель коньяка, которому вообще лет двести пятьдесят…

Эдита зябко поежилась — то ли от наготы, то ли от холода. Чтобы быстрее отогнать от себя неприятное чувство, быстро взяла фужер и, не дожидаясь, пока Пантов закончит речь, выпила его до дна. Коньяк оказался очень крепким.

— Милая! — Пантов от изумления поперхнулся. — Разве так пьют «Хенесси»!

Коньяк приятно ударил в голову. Эдита смущенно улыбнулась и, уже не стесняясь своей наготы, с иронией посмотрела на Пантова:

— Ну и как его пьют?

— Мелкими глотками, согревая в ладонях. Можно запить содовой.

Она потянулась за самым крупным омаром.

— Знаешь что, милый! Я человек русский и потому пью твой «Хенесси» так, как мне нравится. А другие пусть как хотят. Что мне до других! — Она с аппетитом жевала нежное мясо омара, лягушачьи лапки в тесте. — Налей мне еще. Гулять так гулять!

Поддавшись неожиданному задору подруги, Пантов снова наполнил ее фужер. Вторая порция залпом последовала за первой.

— Нечего сказать — хороший напиток!

— Вот за это я тебя люблю еще больше, дорогая…

Он выпил свой коньяк, пересел к ней, повалил на диван. «Экзотика кончилась, — подумала Эдита. — Пришла пора платить».

Пантов подпрыгивал, закатывал от блаженства глаза, по лицу струился пот. Эдита лежала не двигаясь и ожидала конца спектакля. «Ну же! Ну!» — кряхтел Пантов, требуя от нее помощи. Ей хотелось побыстрее сбежать в ванну, но она пересилила себя, закрыла глаза, обняла его за плечи.

— Любимый, — выдохнула Эдита, и в сознании возникло лицо Агейко. — Любимый, дорогой… Как я хочу тебя…

Через пару дней их пребывания в Париже у Эдиты сложилось впечатление, что Пантов все время куда-то спешил. Они поднялись на Эйфелеву башню, погуляли в Люксембургском саду, кавалерийским наскоком одолели «Мулен Руж», Нотр-Дам и музей мадам Пампадур. От Триумфальной арки прошли до самого Лувра, посетив несколько ресторанчиков на Елисейских полях, но в знаменитый музей Пантов покупать билеты отказался наотрез. Нет, в жадности его упрекнуть было нельзя. Наоборот, он бросал деньги на ветер — заказывал самые изысканные закуски и дорогие вина. От одного исторического места к другому они, как правило, добирались только на такси, да и на телефонные переговоры с Россией он тратил кучу денег.

— Миша, куда мы все время спешим? — поинтересовалась Эдита, когда они, измотанные и усталые, вернулись в гостиницу поздним вечером.

— В Ниццу, — ответил он и поцеловал ее в шею. — Завтра утром берем в прокате машину и едем в Ниццу.

— Но мы и Париж-то толком не посмотрели! Здесь столько музеев, дворцов…