Закон трех отрицаний

Дождавшись вечера, когда дочь придет домой, Зоя Петровна позвонила ей. Вот ведь как гены дают о себе знать! Ни Анита, ни Валерик просто не выносят, когда их называют уменьшительными именами. Это у них от Станислава Оттовича, который не признавал никаких «Стасиков» и «Славиков», его можно было называть только Станиславом. И Анита, еще будучи совсем крохой, демонстративно не отзывалась, если кто-нибудь называл ее Анечкой, Нюрой или Нютой. Она хотела быть только Анитой, она гордилась своим нерусским именем, придуманным крестной-испанкой. И как поначалу она бесилась, когда бабушка, мать Зои Петровны, называла ее Нютой! Правда, очень скоро девочка поняла, что бороться с этим бесполезно, и покорилась. Но только в отношении бабушки. Больше никому такие вольности не дозволялись. Говорят, и Валерик точно такой же, сама Зоя Петровна его в детстве не видела, познакомилась с ним только на похоронах Станислава Оттовича, но Нина Максимовна, его мама, рассказывала о поведении маленького сына примерно то же, что Зоя Петровна могла бы рассказать о детстве Аниты. У обоих детей художника Риттера была способность фанатично увлекаться чем-то и заниматься предметом своего увлечения по-настоящему глубоко и всесторонне. При этом и мальчик, и девочка умели хорошо организовать свое время, и никакие хобби не ставили под угрозу приготовление уроков. Всему был свой час, и час этот использовался с полной нагрузкой. Ведь подумать страшно, сколько Анита училась! И танцы, и испанский язык, и музыкальная школа по двум специальностям, гитаре и саксофону, а все равно ведь закончила с золотой медалью.

А у Валерика, Нина Максимовна рассказывала, другая история была. Ему отец подарил игрушечную железную дорогу, огромную, во всю комнату. Из-за границы привез. Так мальчуган, ему тогда лет восемь было или девять, ровно полчаса с ней поигрался, а потом засел за бумажки и начал какие-то расчеты делать. Прямо тут же, на полу, рядом с рельсами и вагончиками. Оказалось, он подсчитывал, сколько нужно людей, чтобы обслуживать такую дорогу, если бы она была настоящая. Станислав Оттович тогда посмеялся над сыном, а потом заметил, что Валерик ко всему так относится, с чем бы ни столкнулся. Вот они в зоопарк сходили, а на другой день мальчик сидел и подсчитывал, сколько нужно людей и техники, чтобы регулярно вывозить навоз и пищевые отходы. Причем считал с вариациями, например, если бы в зоопарке было пять слонов, десять тигров и десять львов, или один слон, три тигра и два льва, или слонов вообще бы не было, а были бы только тигры, львы и обезьяны. Станислав Оттович хотел, чтобы сын стал художником, с детства учил его понимать живопись и держать карандаш и кисть, и такое увлечение Валерика вызвало в нем бурю гнева. А тому хоть бы что! Сходит в театр – и давай высчитывать, сколько должно быть персонала, помимо артистов, чтобы театр функционировал нормально. Сходит в планетарий – то же самое. На выставку с отцом, в магазин за тетрадями, в жэк за талонами на сахар – куда бы ни попадал Валерик, это давало ему пищу для очередных подсчетов. И неважно, правильными были его расчеты или нет, важно, что ему это было по-настоящему интересно, и именно этим он хотел заниматься, когда вырастет, а вовсе не живописью. Институт он выбрал по своему усмотрению, и Станислав Оттович с ним несколько месяцев не разговаривал. Отец-то, видно, рассчитывал, что сын станет если уж не художником (Валерик уже лет с десяти отказывался брать кисти в руки, как ни настаивал Риттер-старший), то хотя бы искусствоведом, специалистом по изобразительному искусству, ведь Станислав Оттович столько вложил в него, так много с ним занимался! Ан нет, Валерик сделал по-своему и на обиды отца внимания никакого не обращал. «Я, – говорил, – строю свою собственную жизнь, а не папину. Если папу что-то не устраивает в его жизни, то пусть он это поменяет. Но в его жизни, а не в моей. Каждый человек должен быть хозяином своей судьбы. А не чьей-то чужой». Вот какой характер!

И у Аниты такой же. Никому не позволяет на себя влиять и себе диктовать. Оба в отца пошли.

Анита обещала поговорить с сестрой и сообщить матери о результатах. Перезвонила она только на следующий день.

– Мамусик, я, наверное, ничем тебя утешить не смогу.

– Что такое? – перепугалась Зоя Петровна. – Что с Любочкой?

– Не могу сказать точно, она мне ничего не сказала. Ты же просила не ссылаться на тебя, поэтому я просто разговаривала с ней, как обычно, надеялась, что она сама захочет поделиться.

– Не захотела? – горестно вздохнула она.

– Нет. Но я с тобой согласна, с ней что-то происходит. Она взвинченная, вот-вот сорвется.

– Господи, да что ж такое-то! – запричитала Зоя Петровна. – Что могло случиться, как ты думаешь, Анита?

– Не знаю, мамуся, но мне кажется, что Любаша скрывает от нас что-то такое, в чем ей стыдно сознаться. Иначе она бы мне обязательно рассказала.