Закон трех отрицаний

– Да, тебе она доверяет, – согласилась мать. – И к слову твоему прислушивается. И уважает тебя, поэтому и стыдится, не хочет в твоих глазах себя уронить. Ладно, что ж делать, не хочет говорить – ее право. А у тебя-то как дела?

– Все в порядке.

– Как твой прыгун-скакун?

– Мама, я же просила тебя… Он каскадер, это уважаемая и хорошо оплачиваемая профессия.

– Что ж ты его прячешь от нас, если он такой уважаемый? – поддела дочь Зоя Петровна, которую обижало, что за все годы она так и не познакомила родителей со своим сердечным другом.

– Я никого не прячу. Просто я не считаю нужным знакомить вас с ним. Вы – моя семья, он – моя личная жизнь, и одно к другому отношения не имеет, так что не нужно смешивать.

От голоса дочери повеяло таким холодом, что Зоя Петровна почла за благо сменить тему.

* * *

Дождавшись, когда жена заснет, Владимир Харченко осторожно вылез из-под одеяла, прокрался на кухню, закрыл за собой дверь, закурил. Черт побери, что произошло? Схема всегда работала без сбоев, источник информации был супернадежным, и благодаря сведениям, черпаемым из этого источника, ему удалось несколько раз выступить на служебном поприще настолько удачно, что его карьеру можно было бы даже назвать головокружительной. А уж сколько денег он заработал, продавая информацию журналистам! Во всяком случае, его молодая жена не чувствует недостатка ни в тряпках, ни в цацках, и живут они не в конуре, и в свадебное путешествие ездили не куда-нибудь, а на Лазурный берег, во Францию.

Что же произошло? Ладно, как именно это все могло получиться, он разберется потом. А сейчас важно решить совсем другую проблему. Петька Маскаев, когда на него наехал главный редактор, указал на Харченко как на человека, продавшего информацию, оказавшуюся ложной. Главный, понятное дело, хочет пойти на мировую с Чуйковым, лучше отдать семьсот тысяч, чем три миллиона, а отдавать наверняка придется. Но из своего кармана он доставать эти деньги не собирается, это тоже понятно. Кто крайний в цепочке, тот и виноват, тот пусть и платит.

Сегодня утром, когда Харченко брал свою машину со стоянки, к нему подошли четверо мужиков, во всем облике которых прорисовывались намерения, не вызывающие сомнений. Мужики сообщили, не повышая голоса, что либо он, майор Харченко, принесет семьсот тысяч долларов, либо не принесет, но тогда уже принесут другие, и не деньги, а венки ему на могилку. И сроку ему на все про все – неделя. Через неделю будут либо деньги, либо цветы.

Понятно, что взять такие деньги ему негде. И надо придумать, как выкрутиться из этой ситуации. Может, перевести стрелки на источник, подсунувший ему липовую информацию? Тогда сам Владимир перестанет быть крайним в цепочке.

Нет, так не годится. Надо придумать что-то другое.

Что-то другое…

Но что?

Глава 7

Так часто бывает: среди множества фактов и обстоятельств, всплывающих в ходе раскрытия преступления, вдруг выползает маленькая деталька, крохотная, незаметная и никому не нужная, но сыщик или следователь упираются в нее, как в запертые ворота, и просто не могут двигаться дальше, пока про эту детальку все не выяснят. Она им снится, она вертится у них в голове круглые сутки, покоя не дает, и они отчего-то уверены, что как только разберутся с этой мелочью, так сразу все остальные детали встанут на свои места, и картина преступления сложится в единое целое, заиграет красками, засверкает. Задышит и оживет. Иногда именно так и получается. Но куда чаще выходит, что деталь эта никакого отношения к преступлению не имеет.

Такой деталью в деле об убийстве Юлии Халиповой стал для Сергея Зарубина понедельник накануне убийства. Непонятно почему, но этот проклятый понедельник мучил оперативника и терзал, как больной зуб. Где был в понедельник Антон Кричевец? На какие такие невероятно важные дела променял он возможность прогнуться перед мэтром, от которого зависит будущая работа? Ни сам Кричевец, ни его любовница Волкова ответа на этот вопрос не давали.

Но то, что оба лгали, рассказывая о внезапном приступе плохого настроения у бывшего каскадера, было для Зарубина очевидным. Он хорошо помнил, как спрашивал у Волковой, почему Антон не был на юбилее у Островского, и внятного ответа в тот раз не получил. А ведь если все было так просто, если в воскресенье он пропустил банкет, потому что не хотел идти один, а Волкова была занята семейным торжеством, если в понедельник он пребывал в расстроенных чувствах и провел весь день и даже часть вторника в ее квартире, то что мешало ей так и сказать? Но она ведь не сказала. Ограничилась молчанием и коротким «не знаю». Почему?