Закон забвения

Путники пересекли еще одну из тех широких равнин, что напоминали английские парки с их разбросанными крупными деревьями, и постепенно становилось ясно, что они приближаются к побережью. В сумерках обрисовались очертания небольшого поселка, и только когда они вышли в ночи на идущую вдоль берега дорогу, Нед сообразил, что они в Милфорде, у лавки Майки Томкинса. Джонс постучал, вышел Томкинс с фонарем. В дом он их не пригласил, а, бросив взгляд через плечо и коротко пожав руки, проводил через двор к хозяйственной постройке. В царящей там мгле сложно было что-то разглядеть: бочки, мешки, штабели строевого леса. Лавочник передвинул несколько вещей, открыл люк и поднял над ним лампу.

– Тут, по крайней мере, сухо. Здесь вам ничто не грозит. Я вернусь утром.

Томкинс передал фонарь Уиллу, тот поблагодарил и начал спускаться. Нед всматривался в темноту – ему тут не нравилось, но жаловаться было едва ли уместно. После короткой заминки он спустился по лестнице на каменный пол.

Крышка люка над их головами захлопнулась.

Часть III. Логово. 1662 г.

Глава 23

Следующей весной – в восемь утра в воскресенье, 2 марта 1662 года, если быть точным, – четверо мужчин в возрасте лет пятидесяти пяти – шестидесяти, каждый с Библией и в приличествующей дню Господню строгой пуританской одежде, были замечены на улицах Лондона. В этом поступке было что-то вызывающее: по принятым правительством Карла II законам пуританам запрещалось собираться больше чем пятерым вместе – превышающее запрет количество считалось сходкой и наказывалось заключением в тюрьму. Так что появление означенных лиц не нарушало установлений, но только едва.

Под перезвон церковных колоколов четверо проследовали на север от реки по Колмен-стрит, свернули в Суон-Элли, где располагались купеческие особняки, и остановились перед высоким узким зданием, которое, словно спохватившись, втиснули в ряд домов.

Когда в дверь постучали, Фрэнсис Гофф наливала дяде Уильяму стакан воды. Старый священник, как обычно, корпел над своими бумагами.

– Скорее всего, это ко мне, – произнес он, не поднимая головы. – Тебя не затруднит впустить гостей? Эти люди могут показаться тебе интересными. Они недавно приехали из Америки.

Америка.

– Думаешь, у них могут быть новости об Уилле и отце?

– Весьма возможно.

Она помчалась по коридору, на бегу разглаживая юбку и убирая волосы, и открыла дверь. Старший из четверых смотрел на нее какое-то время, потом хмуро улыбнулся.

– Имею ли я честь обращаться к миссис Гофф? Миссис Фрэнсис Гофф?

В своем радостном возбуждении она не зашла настолько далеко, чтобы забыть об осторожности.

– А можно поинтересоваться, кто ее спрашивает?

– Прошу прощения. – Неизвестный коснулся полей шляпы с плоским верхом. – Я Джон Уинтроп, губернатор колонии Коннектикут. Это майор Роберт Томпсон из Гилфорда, что в Нью-Хейвене, капитан Скот с Лонг-Айленда и мистер Натаниэль Уайтфилд, также из Гилфорда. Мы пришли навестить преподобного Хука.

– Прошу вас, проходите. Мой дядя вас ждет.

Она отошла в сторонку, пропуская их, быстро окинула взглядом улицу, не следят ли за ними, затем проводила их в гостиную. Женщина помедлила на пороге в надежде задать несколько вопросов, но дядя Уильям отрезал:

– Спасибо, Фрэнсис. Можешь пойти к своей тете. И пожалуйста, закрой дверь.

Как это жестоко, подумалось ей, исключать ее из разговора. Почти два года минуло с тех пор, как она в последний раз видела Уилла и отца. За все время она не получала от них писем, если не считать записки, нацарапанной мужем. Ей запрещали писать им, вопреки слезным мольбам, даже после смерти матери – риск сочли слишком большим. Фрэнсис попыталась подслушать беседу, но не могла ничего разобрать, поэтому спустя какое-то время ушла наверх, к тете Джейн и детям.

Ричарду было уже почти два года, и в лице его проступали отцовские черты. Он топал ножками так шустро, что взрослым пришлось соорудить калитку наверху лестницы, чтобы не дать ему свалиться. Бетти и Нэн по-прежнему часто болели, но Джудит росла здоровенькой, а Фрэнки очень помогала с малышами, хотя это едва ли можно было назвать счастливым детством для девочки десяти лет, вынужденной жить в съемном доме и донашивать одежду, пожертвованную членами церковной общины. Впрочем, сама Фрэнсис жила не лучше. Люди были добры. Они не задавали вопросов. Однако она знала, что за спиной у нее перешептываются – вот не только жена, но и дочь цареубийц, беглецов, которых должны повесить, выпотрошить и четвертовать в случае поимки. Это был лишний повод не выпускать детей на улицу – ей хотелось оберечь их от правды на возможно более долгий срок. Денег не хватало. Чтобы сводить концы с концами, ей приходилось брать стирку и подрабатывать швеей.