Закопчённое небо

Вечером, перед тем как запереть лавку, дядя оставлял ему несколько маслин, а изредка тощую селедку. За последние полтора года лавочник потерял сон и покой, он то и дело пересчитывал и перевешивал товар; ему все казалось, что продукты убывают, и он грозил племяннику полицией.

Дядя Стелиос в последний раз окинул взглядом лавку.

— Гм! Как только поешь, ложись спать. Крутишься, как волчок, вот в животе у тебя и урчит.

— Хорошо, дядя.

— Если услышишь, что лезет вор, сразу кричи.

— Хорошо, — повторил Тимиос.

— Смотри, как бы не забралась сюда кошка… Последние наставления он сделал, уже выйдя на улицу.

Потом решетка с грохотом опустилась на дверь и щелкнул замок. Вскоре донеслись шаги дяди Стелиоса, неторопливо идущего домой.

30

Как только Тимиос остался один, он сел на подстилку, поджав под себя ноги. Маслины были с жадностью проглочены в одну секунду. Он чувствовал, что лишь раздразнил аппетит…

Жаль, что это священнодействие окончилось так быстро! У него оставалась теперь всего одна косточка, с которой он не собирался так быстро расставаться. Бережно, боясь выронить, держал он ее во рту, обсасывал со всех сторон, осторожно прикусывая зубами.

Немного погодя Тимиос встал, подошел к стеклянной витрине и прижался к ней лбом.

Перед ним лежало полголовки сыра. Тимиос так долго не спускал с него глаз, что его стало клонить ко сну, и мысли его унеслись в прошлое. Ему вспомнилась родная хижина, глиняный горшок с кукурузной похлебкой; вспомнилось ему, как он прятал голову на груди матери. Все это казалось ему теперь таким далеким, невозвратимым.

Его уже не поражал город, он привык к его гулу, бесконечно длинным улицам, конца края которым не видно. Но может быть, из-за мучившего его голода, а может быть, из-за душевной ранимости его не покидало чувство, что с ним поступили несправедливо; и это отравляло ему все ребяческие радости.

Последнее время у него появились какие-то странные повадки. Так, однажды в полдень Фросо позвала его в переднюю — обычно, когда его окликала эта девчонка, он в ответ испускал пронзительный крик. На этот раз он ей понадобился вот для чего: у входной двери на стене был гвоздь, куда лавочник, переступив порог, вешал свой колпак. Дочери сто рал отчитывали его за то, что он оставляет у всех на виду «эту грязную тряпку». Им было стыдно перед гостями.

Фросо бросила колпак на пол и, наступив на него ногой, сказала Тимиосу:

— Найди клещи и вытащи гвоздь из стены. Парнишка, не раздумывая ни секунды, прыгнул с ловкостью пантеры на стул и зубами ухватил гвоздь.

— Не смей! Не смей! — закричала девочка, закрыв в испуге глаза.

Но Тимиос и не думал слушать ее! Он упрямо сжал челюсти, мотнул головой, и гвоздь остался у него во рту. Обливаясь потом от напряжения, он повернулся к Фросо.

— Ты дикий зверь! — бросила она, убегая.

Тимиос поднял с полу колпак лавочника. У него страшно болели зубы, но ужасней всего было то, что он и сам не знал, зачем он это сделал!..

Сейчас он с грустью смотрел на копченую колбасу. Косточка от маслины выпала у него изо рта, ему надоело ее сосать. От нечего делать он покрутился возле мешков с горохом и фасолью, погладил их рукой и потом сел опять на свою подстилку.

Тимиос перебирал в памяти события последних месяцев. Его радовало, что соседские ребятишки перестали наконец дразнить его «дубиной-бревном». Дети беженцев из Малой Азии, заселивших несколько кварталов предместья, составляли целую шайку, которая носилась до темной ночи у подножия холма. Их главарем был Панайотис по прозвищу Кролик. Ему недавно исполнилось тринадцать, но ростом он был со взрослого мужчину.

Кролик с наскоку налетал на противника и, навалившись на него всей тяжестью тела, опрокидывал его на землю, а потом избивал.

В сопровождении десятков двух мальчишек слонялся он обычно по предместью, от моста до рощицы. При его приближении малыши испуганно прятались по домам. Кролик со своей шайкой отнимал у ребят мячи, городки, воровал у продавцов фрукты, бил стекла, лампы. Все карманы у них были набиты камнями.

Вечером, забравшись в овраг за бараками, хулиганы делили свою добычу, и мать Кролика, Стаматия, выйдя на порог, кричала:

— Иди наконец домой! Чтоб тебе пусто было, бродяга!

— Отстань от меня! — отвечал Кролик.

— А ну, давай быстрей! Быстрей, а то попрошу парикмахера оттрепать тебя хорошенько!

Как-то Кролик, вооружившись доской, бросился на мать.

— Проваливай отсюда, потаскуха, а то убью тебя! — в бешенстве кричал он.

Стаматия приводила мужчин к себе в каморку, а сына укладывала спать на кухне за деревянной перегородкой. Когда он был еще совсем маленьким, то сидел там часами и вырезал перочинным ножом на дощечке какие-то странные рисунки, а за стеной ели, пили, ругались, хохотали…

Летом Стаматии было вечно жарко, и она сидела дома, раздевшись донага. Когда перед приходом парикмахера она шла во двор помочиться, то проходила голая возле постели сына.

— Потаскуха, потаскуха! — шипел ей вслед мальчик. Ребята постарше из шайки Кролика курили сигареты.