Закрытие темы

Клементьев ушёл от Краснощёкова и стал жить в Первомайской гостинице.

Даша Рудакова. Дарья Петровна. В девичестве Денисова.

– Посмотрите, какой закат, – сказал Колёсико. – Какой удивительный, какой… Каштановый!

Вот меня смущающее обстоятельство. Я, признаться, забыл, зачем написал «Трубу», и что я всем этим хотел сказать. То есть я, конечно, что-то хотел и, по-видимому, что хотел, то и сказал: что-то, но что-то совсем не то, подо что сейчас весь текст подгоняю. Тщусь припомнить, но не могу, тогдашнее моё её понимание, – сокращая «Трубу» и зная, что дальше будет и чем кончится. Как-то всё ж понималось.

Вот подумалось что.

А ведь он меня, автора, герой, пожалуй, обманул тогда. С возрастом. Он ведь возраст свой скрыл настоящий. А я-то каков! Как же я-то тогда того не заметил?

Брюшко. Проплешина. От крыльев носа до уголков рта две глубокие складки-морщины – помогалочки быть улыбчивым, когда улыбаться не хочется. Как огурчик, овален.

Понятно, что не юн. Но не до такой же степени. Я бы, может, о таком и писать не стал. Если знал бы.

Хотя нет. Не в молодости дело, не в возрасте. В нём как раз что-то вневозрастное есть. Условное.

А вот что, «как огурчик» – задело. «Помогалочки быть». Вот – задело.

Сейчас.

Внешность. Она ускользала. Скользкость. Вот что задело.

Но опять же, когда от первого лица, с внешностью всегда неясности возникают. Кто рассказывает, на себя не глядит. Он же глаз не видит своих – какого там цвета, как там поблёскивают?… Не бегают ли?… Помню, меня однажды один литератор возмутил, когда роман его был почти до конца дочитан. Две страницы осталось, и вдруг: «Я сбрил бороду». Что ж ты мне раньше-то про бороду ничего не говорил. Я ж героя твоего совсем не таким видел, без бороды. Очень задело.

А тут вдруг сам рассмотрел у себя, что герой не такой, каким тогда мне представился, что меня обманул он тогда, неопытного, одурачил, прикинулся, – и, восстав из-за стола, разволновавшись, заходил я по комнате, то бишь по парку отдыха имени Орджоникидзе. Сидит голубчик. Как не увидеть, вижу, сидит, с другом Горшковым сидит на скамеечке. Шашки двигают потихонечку. Помаленечку. По полтинничку. Переход – двугривенный, ничья – удвоение, над проплешиной муха летает; животик; ноги Стас Владимирович (назовём впервые пo отчеству) вперёд вытянул, ан нет – под себя поджимает. Кружка с пивом рядом стоит, сам в бобочке. Разморило, зевает. Повернулся и смотрит мне прямо в глаза, а глаза у него тускло-пепельные, и ничего они у него не выражают, кроме этого: «Что, съел?» – «Извините», – говорю и отхожу в сторону.

Сашенька, не неси ему кусок пирога в гостиницу, всё равно вычеркну. И это. И то.

Перелистываем. Перелистываем скорее.

В следователя по уголовным делам когда-то влюбилась. В женатого. А потом бритвой – по левой руке. Если бы не Краснощёков, не осталась бы жить.

– Вот так.

Смеётся.

Не надо.

Звёздный час Краснощёкова.

Блестящее выступление Николая Кондратьевича на юбилее Передвижной Механизированной Колонны. Первомайской ПМК – 25 лет: зал, сцена, стол, президиум, красная скатерть, графин.

Праздничная речь начальника колонны. Выполнение и перевыполнение. Приказ о премировании. Оживление в зале. В пятом ряду Краснощёков. Он готовится. Он повторяет. Волнуется Краснощёков. Он в иных уже эмпиреях. Он – там. Не здесь.

– Товарищи, за досрочное выполнение плана и в связи с двадцатипятилетием нашего ПМК Валерий Антонович Злобин награждается скромным подарком.

Оркестр играет туш. Валерий Антонович подходит к столику возле сцены, и Ольга Тимофеевна, завклубом, вручает ему электрочайник.

– За выполнение тоже плана и тоже в связи с двадцатипятилетием ПМК награждается Алексей Вениаминович Воронов, тоже скромным подарком…

– Ну не волнуйтесь же вы, – говорит Стас Клементьев (Владимирович) бледному как смерть Краснощёкову (он рядом сидит, он обещал написать Колёсику заметку о торжественном заседании). – Ну да что вы так, Николай Кондратьевич, расслабьтесь.

– Да, да, – говорит Краснощёков.

А у самого бледные губы. Шевелятся. Он повторяет стихи.

Когда всех наградили, народ зашумел, стали все подниматься, иные уже направились к выходу.

– Подождите! – закричал начальник колонны. – Постойте, товарищи, не всё ещё! – Он захлопал над головой в ладоши. – Ещё не всё кончено. Сейчас перед вами выступит наш гость, у нас в гостях Краснощёков… это Николай… Николай Кондратьевич Краснощёков… он поэт и будет читать свои стихи!

Николай Кондратьевич с необыкновенной лёгкостью взбежал на сцену. Правда, тут же замешкался, не мог выбрать место, – и так получалось, и этак спиной к президиуму. Председатель вытянул руку в сторону зала: «Туда читайте, народу…» – и Краснощёков, подождав, когда все успокоятся, рассядутся по местам, громко и с выражением прочитал басню.