Закрытый показ

«Ногти Жанны был окрашены другим лаком», – подсказал ему чей-то чужой голос, и Юрий содрогнулся. Уж очень…

Уж очень он был похож на голос его жены, Аллы, которую он задушил на даче много лет назад. А потом поимел еще теплую, но уже мертвую.

«Догадайся, чей это ноготок», – усмехнулась Алла, и Юрий подскочил как ошпаренный. Запоздалая, смутная, как дымка, догадка уже целую минуту томилась где-то на задворках его сознания, хотя он и так уже все понял.

Кристина! Кристиночка!

Он принялся лихорадочно оглядываться в поисках стопы дочери. Она ведь всегда была рядом!

Мельком взглянул на трепетавший болью обрубок руки, и его бросило в дрожь. Несчастная рука раздулась и стала похожа на полено, черные пятна, словно щупальца, неумолимо ползли вверх и почти добрались до плеча. От разлагающейся плоти смердело, как из ямы с трупами.

Юрий ударил себя в локоть, затем еще раз. Никаких ощущений. Стиснув зубы, он принялся скрести ногтями по плечу, и только тогда его затуманенный мозг уловил болевой импульс. С огромным трудом он заставил свое внимание вновь переключиться на ноготь.

Подобрав его, Юрий попытался встать, но его зашатало, и он упал. Его охватил страх. Он что, умирает?! И где нога его Кристины?! Без нее он чувствовал себя совершенно беспомощным и растерянным, как потерявшийся ребенок на оживленной улице…

Пронизывающий взгляд остановился на Рэде. Пожилой режиссер стоял в углу, с холодным безмолвием наблюдая за ним. Завернутый в простыню ребенок лежал за его спиной и агукал.

– Рэд, старик…

Есин предпринял еще одну попытку встать, и это ему удалось. Правда, как-то странно дрожали колени, будто все кости в нем заменили на поролон и вату, а голова налилась свинцом.

– Я… не могу найти одну вещь…

– Я выбросил ногу в ведро, – сдержанно ответил Локко. – Извини.

Юрий сделал шаг вперед. В голове что-то вспыхнуло, на секунду ослепив мужчину, и он непроизвольно вытянул руки вперед, как слепой. Еще шаг. Еще, и вот он возле ведра. Действительно, стопа Кристи лежала внутри, наполовину погрузившись в грязно-желтую жижу.

– Тебе придется вынуть и отмыть ее, старик, – сказал Юрий. – Никто не просил тебя брать чужие вещи. А тем более выкидывать их в сортир.

– Я не буду этого делать. Протухшему куску мяса место в помойной яме.

– Ты это сделаешь. Или я заставлю тебя выпить это ведро.

На высоком лбу Рэда выступили бисеринки пота.

– Тебе сейчас не об этом надо думать. До начала фильма осталось шестнадцать минут, Юрий.

– Я не Юрий. Меня зовут Фил.

Новый шаг, теперь в сторону Рэда. Потом еще один. Вспышки продолжались, перед потухшим взором умирающего сверкала волшебная радуга всей палитры красок.

– И ты знаешь, что мне нужно.

Глаза Рэда потемнели, ноздри хищно раздулись:

– Ребенка ты не получишь. Это не его война. Ты сам должен оплатить свой сеанс.

Еще шаг.

– Я все равно… заберу его у тебя.

Еще.

– Убери топор, – сказал Юрий. – Ты не умеешь с ним обращаться. Потому что в своей жизни физическим трудом не занимался.

Веко режиссера дернулось.

– Может быть, и не занимался, но тем не менее я починил топор, как сумел, – промолвил он. – На один удар хватит. И будь уверен, я не промахнусь.

Юрия повело в сторону, и ему пришлось взяться за спинку стула рукой, иначе он снова растянулся бы на полу. Он зажмурился, снова открыл глаза и испуганно вскрикнул.

«Твою мать!» Он был готов поклясться, что в какую-то долю секунды он вновь оказался в том старом доме, где они с Карпычем-Алексеем растерзали ту несчастную молодую женщину. Вон кровать, вон пропитанное кровью одеяло, а вот и она сама… Скальпированная, с отрезанными кистями и ступнями, дергается на полу в конвульсиях…

– Нет! – дребезжащим голосом крикнул он. Покосился на разлагающуюся руку. Кажется, она стала еще больше, превратившись в гигантскую черную опухоль. Да, да, больше и тяжелее, и эта жуткая штука тянет его к полу, как мешок цемента!

– Сначала рука, – прошептал Юрий. – Потом найти Карпыча.

«Или наоборот?» – усмехнулся голос Аллы.

Юрий уставился на Рэда:

– Где мой приятель? Где Карпыч?

В глазах Рэда отразилось изумление:

– Он на весах. Ты забыл?

С трудом удерживая равновесие, Юрий неуклюже развернулся. Его мозг заклинило, словно зависший компьютер, перегруженный запросами. Тускнеющий взор остановился на пиле, валявшейся рядом со стульями, и он, нагнувшись, взял инструмент. Ноги пленника разъехались в стороны, и он снова упал.

«Карпыч мертв, идиот, – холодно сказала Алла. – Ты разрубил его. Неужели ты правда ничего не помнишь?!»

Но Есин уже все вспомнил, мозг, хоть и с пробуксовкой, снова заработал. Но от осознания страшной правды его охватила паника, а головная боль еще сильнее стиснула его виски. Казалось, еще немного – и голова лопнет, как перезрелая тыква.

Самое жуткое было в том, что уцелевшим краешком рассудка он все еще понимал происходящее. Понимал, что разум покидает его. Понимал, что силы его на исходе и он умирает. Понимал, что ничего не может сделать для спасения дочери, и это страшило его больше всего.