Залив девочек

Ночью придешь, Таил, сидишь, молчишь, а с утра смотрю: Библия открыта. Очки надену, пригляжусь: травинка возле слов «и пусть придет и пришелец, и сирота, и вдова, которые находятся в жилищах твоих, и пусть едят и насыщаются, дабы благословил тебя Господь, Бог твой, во всяком деле рук твоих, которое ты будешь делать».

Мне есть для чего вставать и жить новый день. Это и хорошо, что я лет своих не знаю и не помню, сколько уже хожу по земле.

Грейс

Теперь, помогая на кухне бранчливой матери, которая уже три недели выбирает служанку, капризничает, терзает меня и всех вокруг, я думаю: «Нет, ты не отнимешь того голубого дня».

Не болталась ли у меня дорогой голова? Сон поймал меня. Когда в конце пути Климент Радж сказал: «Доехали», я удивилась, что слышу его голос, напоенный покоем утреннего пляжа и любовью ко мне. Автобус давно стоял пустым, люди разошлись, шофер пил чай на земле, а любимый не знал, как меня разбудить. Мы вышли на остановке – лысая девушка и парень с длинными волосами.

– Ты сильно устала, наверное? – спросил он ласково.

– Нет, хорошо.

Он сказал:

– Ты смелая леди.

Улочка вывела нас к горе. Бог обедал у этой горы в давние времена. Капля масла из его тарелки сорвалась и полетела, да так и застыла на склоне. Века превратили масло в камень – не сдвинуть, не подтолкнуть. Маленькие фигурки людей облепляли камень, как мухи стены чайной, становились вокруг в позы для фотографий. Я достала бумагу, чтоб сделать эскиз, и тут же убрала обратно в порванный пакет. Все знают этот масляный шар, он катится уже по сотням картин.

Мы поднимались выше между гладких скал, как внутри спиралей исполинской раковины. В скалах древние люди высекали храмы, но не закончили работы и ушли. Пот, который стекал с их тел на камни, высох. Почему они бросили работу? Куда направились? Кого любили и о ком плакали? Что могло их рассмешить?

Сжатые каменные губы хранили молчание. Солнце проливало на них горячий и сытный бульон жизни. В тени деревьев, в ущельях прятались влюбленные. Руки парней лежали на плечах или открытой талии девушек. Эти пары знали, как обращаться друг с другом, между ними не было смущения. Их не интересовали древние постройки, они пришли, чтобы побыть наедине, запускать пальцы глубоко под ткань и трогать мягкую, влажную от жары кожу. Мы были так далеки от их тайных умений. Из-за этого и еще, наверное, от моей безволосой головы я чувствовала себя песочной – вот-вот рассыплюсь.

Климент Радж казался мне скульптором древности. Он изучал орнамент храмов, вырезанный упорным инструментом в плоти породы. Он касался длинными пальцами сотни заскорузлых ран на гранитных колоннах. Так врач ощупывает тела больных. С каждым вдохом, с каждым поворотом лабиринта я любила его все больше и больше.

Деревенские женщины сидели на тропинке в ущелье, продавали воду и манго. Они расставили товар на земле возле огромной ванной, выбитой в граните для богини.

– Ты хочешь манго, Грейс? – спросил Климент Радж тихо. – Только осторожно, от манго с водой может стать нехорошо.

Я любила его бесконечно. Каждое слово, сказанное им, его акцент. Мы поднялись в самый высокий храм, служивший для древних маяком. Пот тек на наши глаза, дыхание стало тяжелым, будто мы только что занимались любовью. Яркое небо сияло драгоценным шелком, раскаляло плоские крыши разноцветного городка, искрился Бэй. Сколько свободы было в мире, а мне доставались только крошки с этого пира. Теперь и их забрали.

«Марумагал[39], подвяжи платок потуже, в кастрюле полно твоих волос! – хриплый голос возвращает меня в мраморную кухню. В тишину моих мыслей рвется шум улицы, крики торговцев, голоса женщин, что курят на соседнем балконе, обсуждают магазины. – Марумагал, когда ты научишься добавлять соли как положено?» Сколько еще соли нужно вам от меня? Я солю. Маленькие кристаллы летят и тонут в месиве карри. Я возвращаю себе небесный день.

Горный лабиринт вывел нас в улочку, сплошь заставленную скульптурами. Там были пышнотелые танцовщицы, исполинские головы Будд, коровы и даже «Тайная вечеря» в камне. Скульптуры захватили Климента Раджа. Он медленно шел, разглядывая, как в открытых мастерских камень превращался в лепестки.

На дороге возле своей лавки сидел старик, высекая из мрамора слона. Мраморная крошка осыпала его лицо, руки, одежду, дорогу вокруг. Оживляя камень, старик не замечал ни пыли, ни жары. Струйки пота оставляли дорожки на его иссушенном лице.

Климент Радж заговорил с ним на малаялам. Они беседовали увлеченно и быстро, язык вился, кружился, вспыхивал и угасал. Знакомые звуки складывались в неизвестные слова. Старый тамильский – мать малаялам, но современный тамильский – его троюродная сестра. Те, кто говорят на малаялам, поймут тамильский, однако большинство тамиджан не поймут их.

Наговорившись со скульптором, Климент Радж дал знак идти дальше.