Залив девочек

Я не понимала ее язык, это был какой-то тамильский диалект. Я только разобрала «госпожа», «семь», «станция Кадапа».

– Кадапа? – спросила я. – Нет, это не Кадапа, это Бангалор, район Маллешварам, где живут лишь брамины.

Впервые за много лет мой язык наслаждался возможностью говорить.

– Эн кулантай иранту! [42]– закричала она на своем диалекте. Она бросилась на меня. Я поставила еду и скорее выскочила за дверь. Я слышала, как она скулила и плакала. Я решила, что если кто-то спросит, то скажу – собака забрела во двор. Я не хотела подниматься и завязывать ей рот, даже если мой муж разозлится.

Вечером он велел мне читать особые мантры у алтаря, какие в старые времена читали молодоженам для зачатия сына, а сам пошел к ней наверх. Там шумело и скребло, а потом все стихло. Мне захотелось войти в святую воду тирхи, чтобы черепахи и карпы съели с меня гниль греха.

Чарита

Я не родилась красавицей или богачкой, но счастливые звезды горели на небе в день моего рождения. Я всегда говорю себе: «Чарита, даже самая плохая любовь лучше, чем жить, как пустая чашка, не зная сладости чая». Много лет я только в песнях слушала, как любят, и не думала, что любовь вырастет в моем сердце. Ароматная, как цветы, острая, словно колючки.

Я родила троих сыновей. Муж рыбачил, а я жила его делами. Мой рассвет вспыхивал на рыбьей чешуе, и до того, как солнце согреет море, я варила горох – поесть самим и на приманку. Я заботилась о нашей лодке. Ее портили соль, ржавчина и грязь, что большие корабли и фабрики выливают в море. Я заботилась о наших сетях, которые рвали камни и ржавые краны, выброшенные на дно. От моей благословенной удачи муж привозил хорошие уловы. Даже накануне сезона Варшариту, когда рыба ходит низко, добыча мужа оставалась лучшей в Ночикуппаме. Я сортировала добычу по тазам: крабы, красная и голубая рыба, кефаль, масляная рыба, рыба-кошка, кааламиин. В сетях мужа всего хватало.

Каждый вечер он пил дези шаараб, что разливали на другом краю Ночикуппама в черной лачуге. Дези шаараб только называется ликером, на самом деле в нем яд. Муж пьянел и начинал драться со всеми вокруг. Я его не боялась, знала, что боги заступятся за меня. Не раз он разносил наш дом. Осыпались полки с утварью, грохотала железная посуда, бились глиняные горшки.

– Успокоишься ты или нет, Ядав? – говорили соседи. – Погляди, все дома от тебя дрожат. Того и гляди рухнут.

Он тогда дрался с соседями. Мне доставалось, но чаще я уворачивалась от него, потому что глаза его были красными и слепыми, шел он, как сбесившийся бык, не разбирая дороги. А я кошкой убегала в щели между лачугами. Детей же он не трогал.

Я молилась, я готовила еду. Наш дом я побелила, чтоб он сиял, как жемчужина, среди отбросов Ночикуппама. Я знала, что на берегу только два света. Первый – это маяк Марины, что шарит лучом по ночам над нашей темной трущобой. Второй – это мой дом, который я назвала «Жемчужиной Минакши», потому что от одного взгляда Минакши исчезают несчастья. В день, когда я белила дом, сыновья перепачкались известкой, они бегали по улице белые, как маленькие боги. Я смеялась, а мой муж впервые называл меня по имени, а не «жена», как в другие дни. Впервые похвалил мою затею.

– Неужели, Чарита, ты снова подаришь мне сына? – сказал он, глядя на мой острый живот.

– Я рожаю только рыбаков, а не торговок рыбой, – ответила я гордо.

* * *

В день, когда пришла волна, боги снова меня благословили. Муж был в море, а я понесла моего младенца в храм на дальнюю улицу. Сорок дней прошло с рождения, нужно было посоветоваться по поводу его имени. Старшие увязались со мной. Волна ворвалась на пляж Марина, но ударилась о высокие каменные дома за дорогой. Эти дома защитили город. Наше же поселение Ночикуппам волна смыла. Она забрала в море «Жемчужину» и лачуги соседей из соломы, шифера, полиэтилена и глины.

Солнце упало на землю, а земля полетела в небеса. Соседки, мои подруги, с которыми мы пели, варили еду и стирали нашим семьям, ушли в море. Я легла на песок, покрытый дощечками от их домов, битой посудой, ветками, водорослями и тряпками. Я выла от горя и звала их до хрипа. Мои сыновья сидели на куче жирных водорослей и держали младенца. Муж вернулся невредим, его лодку отнесло далеко в море, но волны там, вдали, были тихими. Боги жалели и берегли меня.

С того дня я каждый день пою соседей молоком и осыпаю цветами. Каждое утро, когда Бэй только рожает солнце, я захожу в воду, чтоб порадовать моих подруг, их мужей и детей. Молоко смешивается с соленым прибоем, и лепестки уносит течениями.

* * *

После той великой волны мы жили с родней мужа в доме возле станции Манавели. Там так тесно было, что средний сын спал на моем животе, а старший – на животе Ядава. Младшего же мы положили в платок, привязанный к потолку. Шевелиться ночью было некуда. Воздух стоял душный. Даже корзинку с остатками вещей, что я собрала по берегу, некуда было ставить. Я забросала ее пальмовыми ветками на крыше.