Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Как раз в тот момент, когда Живаго окончательно решает порвать с Ларой, понукая свою душу тревожными словами покаянного канона, а сам в глубине сердца только и мечтает о новой встрече с ней, таким непредвиденным обстоятельством становится его пленение партизанами. Насильно вырванный из мирной жизни, потерявший свободу передвижений, доктор ничего не знает ни о судьбе своей семьи, ни о судьбе Лары. И в кровавом ужасе гражданской, ежедневно сталкиваясь со смертью, болью и отчаянием, он постепенно перестает ощущать греховность любви к Ларе, осознает ее как неразрывную со своим собственным существованием часть: «О как он любил ее! Как она была хороша! Как раз так, как ему всегда думалось и мечталось, как ему было надо! Но чем, какой стороной своей? Чем-нибудь таким, что можно было назвать или выделить в разборе? О нет, о нет! Но той бесподобно простой и стремительной линией, какою вся она одним махом была обведена кругом сверху донизу творцом, и в этом божественном очертании сдана на руки его душе, как закутывают в плотно накинутую простыню выкупанного ребенка». В такой любви нет места ни вине, ни сожалению, ни выбору, ни греху, она чиста и не подчиняется человеческим рассуждениям, ее судьбу невозможно решить, сознательно предпочтя ей правильность и законность супружества. Она подчиняется только высшей, стоящей над человеком силе и власти, той самой благой силе, которая много раз уже сводила их с Ларой на жизненном пути, словно помогая разглядеть очевидное: они были созданы друг для друга. В конце романа рыдающая над гробом Живаго Лара отчетливо понимает то же самое. И хотя за нее говорит автор, очевидно, что именно этими словами она сама могла бы рассказать о пережитом:

«О какая это была любовь, вольная, небывалая, ни на что не похожая! Они думали, как другие напевают.

Они любили друг друга не из неизбежности, не “опаленные страстью”, как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их любовь нравилась окружающим еще, может быть, больше, чем им самим. Незнакомым на улице, выстраивающимся на прогулке далям, комнатам, в которых они селились и встречались.

Ах вот это, это вот ведь и было главным, что их роднило и объединяло! Никогда, никогда, даже в минуты самого дарственного, беспамятного счастья не покидало их самое высокое и захватывающее: наслаждение общей лепкою мира, чувство отнесенности их самих ко всей картине, ощущение принадлежности к красоте всего зрелища, ко всей вселенной.

Они дышали только этой совместностью».

Так получается, что Живаго, насильно удерживаемый в партизанском отряде Ливерия, уже точно знает, что неразрывно связан и с Тоней, и с Ларой, разом, одновременно, с каждой из них по-своему ощущая ясно осознаваемую «совместность», без всякого внутреннего противоречия, раздирающего его на две части, без распределения на отделы. Боль от разлуки с женой и детьми, чувство вины перед ними и любовь к Ларе таинственно соединяются в сердце Юрия Андреевича: «О Тоня, бедная девочка моя! Жива ли ты? Где ты? Господи, да ведь она должна была родить давно! Как прошли твои роды? Кто у нас, мальчик или девочка? Милые мои все, что с вами? Тоня, вечный укор мой и вина моя! Лара, мне страшно назвать тебя, чтобы вместе с именем не выдохнуть души из себя. Господи! Господи!»

Спасение доктора и его побег от партизан становятся возможными только благодаря силе его любви к Ларе, чудесным образом выводящей его из западни, придающей ему хладнокровия и выдержки. Исключительно ради того, чтобы увидеть еще раз свою возлюбленную, он обманным путем уходит от Ливерия, долго и трудно пешком по железной дороге добирается до Юрятина, тысячу раз рискуя быть убитым, погибнуть от голода, холода или болезни. Но покуда встреча с Ларой маячит впереди, Юрий Андреевич выживает.

Общая жизнь с Ларой — непрерывное счастье для обоих, несмотря на крушение мира, которое они замечают только по необходимости, когда оно происходит в непосредственной близости от них самих. И Ларе, и доктору совершенно чуждо чувство ревности. Она рассказывает ему о своем участии в жизни его семьи: «Какая она чудная у тебя, эта Тоня твоя, Ботичеллевская. Я была при ее родах. Я с ней страшно сошлась». Он говорит о ее муже, Стрельникове: «Как неимоверно чисто и сильно ты его любишь! Люби, люби его. Я не ревную тебя к нему, я не мешаю тебе!» Так же рыцарски к своим соперникам относятся и жена Юрия Андреевича, Тоня, и муж Ларисы Федоровны, Павел Антипов. И уже не чувство вины, а скорее ощущение рока и неизбежности происходящего наполняет стихотворение Юрия Андреевича «Осень», написанное о них с Ларой: