Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Делают ли двойственность и пассивность Живаго счастливыми его любимых женщин или его самого? Несомненно, нет. Но таковы его природа и опыт, таков его взгляд на жизнь и свой долг по отношению к жизни, таково его самостоянье, что никак иначе он вести себя не в состоянии. Таким задумал и создал его автор романа — Борис Пастернак. Не вдаваясь в подробности, подчеркнем еще раз, что образ Юрия Андреевича был для Пастернака образом идеального героя, его нерешительность и раздвоенность не вызывали у автора осуждения или порицания. Наоборот, эти качества он считал родственными стихии самой жизни. В одном из писем Марине Цветаевой Пастернак жаловался на невозможность выйти за собственные рамки, стать кем-то иным, ощутить чужое бытие как свое:

«Та же двойственность, без которой нет жизни, то же горе подкатывающих к сердцу и к горлу качеств — родных, именных, тех же, что во мне законном, но излившихся за мои контуры, весь век барабанящих по периферии.

Из них построен мир. Я люблю его. Мне бы хотелось его проглотить. Бывает у меня учащается сердцебиение от подобного желанья, и настолько, что на другой день сердце начинает слабо работать.

Мне бы хотелось проглотить этот родной, исполинский кусок, который я давно обнял и оплакал и который теперь купается кругом меня, путешествует, стреляется, ведет войны, плывет в облаках над головой, раскатывается разливом лягушачьих концертов подмосковными ночами и дан мне в вечную зависть, ревность и обрамленье. (Знакомо? Знакомо?) Это опять нота единства, которой множество дано во звучанье, для рожденья звука, на разжатых пястях октав. Это опять — парадокс глубины.

Боже, до чего я люблю все, чем не был и не буду, и как мне грустно, что я это я. До чего мне упущенная, нулем или не мной вылетевшая возможность кажется шелком против меня! Черным, загадочным, счастливым, отливающим обожаньем. Таким, для которого устроена ночь. Физически бессмертным. И смерти я страшусь только оттого, что умру я, не успев побывать всеми другими»[284].

В «Охранной грамоте» он замечает: «Нам мила неизвестность, наперед известное страшно, и всякая страсть есть слепой отскок в сторону от накатывающей неизбежности»[285]. Имеется в виду, конечно, не только страсть к женщине, но эта максима вполне приложима к сюжетной ситуации «Доктора Живаго». «Накатывающая неизбежность» — это брак, и стремление доктора прожить не одну, а несколько жизней более чем естественно. Это фактически один из способов приобщения к бессмертию, уход от определенности, заданности судьбы, остановки в движении («наперед известное — страшно»)[286]. В этом смысле Пастернак чрезвычайно близок к Л. Н. Толстому, смотревшему на жизнь со сходной позиции и в качестве положительного героя давшего читателю Пьера Безухова, пассивного, раздвоенного, мягкосердечного человека, так и не сумевшего остановиться на той блаженной точке своей биографии, которую автор обозначил браком с Наташей Ростовой. И в этом неостановимом движении Пьера — то, что более других героев роднит его с самой стихией жизни.

Любимые герои Пастернака наделены умением вести сразу несколько параллельных существований. Среди них не только Живаго, но и Лара. Ей принадлежат слова, которые на все лады обыгрываются в романе: «А в действительности все так переплетается! Каким непоправимым ничтожеством надо быть, чтобы играть в жизни только одну роль, занимать одно лишь место в обществе, значить всего только одно и то же!» Она как будто говорит о своем муже Павле Антипове-Стрельникове, хотя речь в этом месте романа идет совсем о другом. Стрельников — антипод Живаго и именно поэтому лишен самого главного качества — он каждую минуту умеет «играть в жизни только одну роль». Оказавшись неподалеку от Юрятина и понимая, что где-то рядом могут быть его жена и дочь, он испытывает желание сбежать на время к ним, но долг красного командира удерживает его: «Да, но разве это мыслимо? Это ведь совсем из другой жизни. Надо сначала кончить эту, новую, прежде чем вернуться к той, прерванной». Ложность позиции Стрельникова Пастернак обнаруживает несколько раз — и в оценках Лары, и в описании тупика его последних дней, проведенных в Варыкине, и в страшной гибели.