Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

В Петербурге вернувшегося с войны Батюшкова ждали сплошные неприятности. «Тысячу вещей меня мучат, — признавался он сестре. — Молодость моя прошла, а с ней и ветреность отчасти. Осталась одна способность страдать...»[38] За границей он занял крупную сумму, и теперь приходил срок ее возвращать. Денег не было, — имение Батюшковых располагалось на севере, близ Вологды; там жили сестры поэта, которые вели скудное хозяйство, хотя и пытались помогать брату, обретающемуся в столицах. Старшей сестре Александре, своему ангелу-хранителю, Батюшков пишет отчаянные письма с просьбами о сборе оброка, на который только и мог рассчитывать помещик, владевший недоходными деревнями. По пути в Россию Батюшков заболел и встал на ноги только благодаря хлопотам своей тетушки Екатерины Федоровны Муравьевой, в доме которой жил. Семейные отношения оставляли желать лучшего — из переписки с сестрой Батюшков узнал, что «ни одно обстоятельство не переменилось в нашу пользу; напротив того!». Их отец Николай Львович, от второго, позднего брака, имевший двух малолетних детей, затеял новые хозяйственные проекты, которые грозили полным разорением имению, — Батюшков беспокоился о судьбе его семейства. Сестры оставались незамужними, и если с одинокой судьбой сестры Александры брат уже втайне смирился, то судьба младшей и любимой сестры Вариньки крайне его беспокоила, отсутствие женихов пугало. По службе ситуация была непонятной. Он надеялся на перевод в гвардию: этот перевод давал два лишних чина: выйдя в отставку из гвардии, Батюшков получал VII чин по Табели о рангах — надворного советника. Но ситуация была неопределенной, и даже ближайшее будущее не просматривалось. Это рождало в его голове иногда прямо противоположные планы: он то собирался служить в гвардии, то намеревался взять должность в библиотеке и остаться навсегда в Петербурге, то хотел попросить отставку и уехать из столицы в деревню.

Эти метания свидетельствуют о крайне напряженных душевных переживаниях, вероятно, связанных с мыслями об Анне Фурман. В августе 1814 года в переписке с сестрой всплывает тема женитьбы: «А женитьба! — Ты меня невольно заставляешь усмехнуться. Будь уверена, что до тех пор, пока я буду мыслить, как мыслю теперь, об этом и думать не должно. Жениться с нашими обстоятельствами? — По расчету? — Но я тебя спрашиваю, что принесу в приданое моей жене? Процессы, вражду родственников, долги и вечные ссоры. Если бы еще могла извинить или заменить это взаимная страсть. И что касается до сего, то я еще предпочту женитьбу без состояния той, которая основана на расчетах»[39]. Понятно, что у Анны никакого приданого не предполагалось, и речь могла идти только о взаимной сердечной привязанности. Очевидно, именно такую вероятность тяжело обдумывал в это время Батюшков. Настроение у него совсем не такое, какое можно было бы ожидать от человека влюбленного, надеющегося вскоре обрести счастье всей своей жизни. Батюшков раздражен, беспокоен, недоволен всем на свете, в его письмах чувствуются и усталость, и опустошение, и ранняя разочарованность, прежде всего — в собственном поэтическом даровании. И при этом — крайняя сосредоточенность на себе и своем внутреннем мире.

В конце августа Батюшков получил известие из Москвы о смерти двухлетнего сына П. А. Вяземского, его первенца, родившегося в Вологде в страшную годину испытаний — осенью 1812 года: «Пожалей об нас, мой милый Батюшков, мы лишились своего Андрюши: несчастная болезнь, мучившая его несколько суток, разлучила нас с ним навсегда. Это ужасно! Ты не отец и, следственно, напрасно буду я тебе толковать мою горесть: ты не поймешь меня и понять не можешь; но ты меня любишь и, без сомнения, будешь мне сострадать. Я убит горем и Бог знает когда справлюсь»[40]. В ответ на эти пронзительные строки Батюшков счел возможным излить Вяземскому свои сердечные горести: «...Поверишь ли, я час от часу более и более сиротею. Все, что я видел, что испытал в течение шестнадцати месяцев, оставило в моей душе совершенную пустоту. Я не узнаю себя. Притом и другие обстоятельства неблагоприятные, огорчения, заботы — лишили меня всего, мне кажется, что и слабое дарование, если когда-либо я имел, — погибло в шуме политическом и в беспрестанной деятельности»[41]. Батюшков, всегда отличавшийся сердечной теплотой и трепетным вниманием к боли ближнего, вдруг проявил крайнюю черствость и эгоизм.