Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Когда Блок появился в имении Боблово во второй раз, ему еще не было восемнадцати, но он ощущал себя уже опытным сердцеедом. Шестнадцатилетняя Люба Менделеева это ясно поняла. Вот как она вспоминала о том жарком летнем дне, когда они встретились: «После обеда, который в деревне кончался у нас около двух часов, поднялась я в свою комнату на втором этаже и только что собралась сесть за письмо, слышу: рысь верховой лошади, кто-то остановился у ворот, открыл калитку, заводит лошадь и спрашивает у кухни, дома ли Анна Ивановна? Из моего окна ворот и этой части дома не видно; прямо под окном пологая, зеленая железная крыша нижней террасы, справа — разросшийся куст сирени загораживает и ворота, и двор. Меж листьев и ветвей только мелькает. Уже зная, подсознательно, что это “Саша Бекетов”, как говорила мама, рассказывая о своих визитах в Шахматове, я подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твердые, решительные шаги. Сердце бьется тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь»[119].

Люба сама себе нравилась. Это не было только признаком крайней юности — ей шел тогда семнадцатый год — она и потом зачастую любовалась собой, высоко себя ценила. Она «носила розовые платья, а великолепные золотистые волосы заплетала в косу. Нежный бело-розовый цвет лица, черные брови, детские голубые глаза и строгий, неприступный вид»[120] — так описывает Любу М. А. Бекетова. О Блоке того времени восторженно вспоминала мать Любы, Анна Ивановна Менделеева: «Это был красивый, стройный юноша, со светлыми вьющимися волосами, с большими мечтательными глазами и с печатью благородства во всех движениях и словах»[121].

Когда Блок появился в их имении на белом коне, Люба тщательно оделась и вышла к нему в полном ощущении своей силы и привлекательности, и — разочаровалась. Он поразил ее несоответствием привычной ей среде: одет не в форменную одежду, а в штатскую. Все ее знакомые этого времени — гимназисты, юнкера, студенты, лицеисты, кадеты — учащаяся молодежь. Чужеродное ощущение «не своего» подкреплялось и внешностью Блока: «Да и лицо мне не нравится, когда мы поздоровались. Холодом овеяны светлые глаза с бледными ресницами, не оттененные слабо намеченными бровями. У всех у нас ресницы темные, брови отчетливые, взгляд живой, непосредственный. Тщательно выбритое лицо придавало человеку в то время “актерский” вид — интересно, но не наше. Так, как с кем-то далеким, повела я разговор, сейчас же о театре, возможных спектаклях. Блок и держал себя в то время очень “под актера”, говорил не скоро и отчетливо, аффектированно курил, смотрел на нас как-то свысока, откидывая голову, опуская веки. Если не говорили о театре, о спектакле, болтал глупости, часто с явным намерением нас смутить чем-то не очень нам понятным, но от чего мы неизбежно краснели. <...> У него в то время была еще любимая прибаутка, которую он вставлял при всяком случае: “О yes, my kind”[122]. A так как это обращалось иногда и прямо к тебе, то и смущало некорректностью, на которую было неизвестно, как реагировать»[123].

К тому же Блок проявил сначала внимание не к Любе, а к ее кузинам и подругам. Во всяком случае, она была в этом убеждена и сразу же приняла тот гордый и неприступный вид, о котором упоминает М. А. Бекетова и который она принимала и впоследствии, когда ей казалось, что Блок теряет к ней интерес. Скорее всего, недоступность и была главным фактором, который привлек Блока, заставил взглянуть на Любу не столько глазами молодого мужчины, сколько взглядом поэта, ощутившего присутствие своей музы.

У молодых людей оказались сходные интересы — оба увлекались театром. Для Блока, лишь короткое время занимавшегося актерским мастерством и декламацией, театр станет сферой приложения поэтических сил, для Любы — профессией и делом жизни. В то лето в Боблове по предложению Блока решили ставить сцены из «Гамлета» и отрывки из «Горя от ума». Сцена была устроена в глубине одного из бобловских сараев, зрителей набралось около двухсот человек. Блок, понятно, играл Гамлета, произносил все главные монологи. Была и сцена сумасшествия Офелии, которую представляла Любовь Дмитриевна. Эта пара выглядела необыкновенно гармонично. «Высокий рост, лебединая повадка, роскошь золотых волос, женственная прелесть — такие качества подошли бы любой героине. А нежный, воркующий голос в роли Офелии звучал особенно трогательно. На Офелии было белое платье с четырехугольным вырезом и светло-лиловой отделкой на подоле и в прорезях длинных буфчатых рукавов. На поясе висела лиловая, шитая жемчугом “омоньера”. В сцене безумия слегка завитые распущенные волосы были увиты цветами и покрывали ее ниже колен. В руках Офелия держала целый сноп из розовых мальв, повилики и хмеля вперемешку с другими полевыми цветами. Хмель для этого случая Гамлет и Офелия собирали вместе, в лесу около Боблова»[124].