Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

Однако в это счастливое предсвадебное время Любовь Дмитриевна словно перестала замечать опасность, исходившую от такого преклонения. Она упивалась своим чувством и в любви Блока не хотела видеть скорее религиозный, чем любовный экстаз. Ее письма этого времени полны нежных признаний и ожидания чего-то большего, еще неизведанного и, конечно, прекрасного: «Мой бесконечно дорогой, милый, единственный! Нет у меня слов, чтобы сказать тебе все, чем полна душа, нет выражений для моей любви, я не умею сказать, как мне хочется скорей, скорей быть опять с тобой... Прости мне, что я мало пишу тебе и ничего не умею высказать! Но ведь ты, я знаю, ты должен меня понять, должен почувствовать, что я живу и жила лишь для того, чтобы давать тебе счастье и что в этом мое единственное блаженство, назначенье моей жизни, мой любимый, дорогой, моя радость, мое все... потому что я люблю тебя...»[136] Отметим в скобках, насколько проще мыслит и выражает свои мысли Любовь Дмитриевна, которая обеими ногами стоит на земле, смотрит на свою пробудившуюся любовь трезвыми глазами молодой, но настоящей женщины, стремящейся только к одному — не к поклонению, а к семейному счастью.

25 мая 1903 года Александр Блок и Любовь Менделеева обручились в университетской церкви, а 17 августа в Боблове состоялась их свадьба. Свадьбу назначили на 11 часов утра. День был дождливым и прояснился только к вечеру. Букет для невесты, заказанный из Петербурга, не поспел к сроку, и Блок с матерью нарвали крупных розовых астр в шахматовском цветнике. Венчание происходило в старинной, живописно расположенной церкви Михаила Архангела соседнего села Тараканова. Блок со своими родственниками приехал в церковь рано и долго ожидал невесту. Наконец подъехала тройка с Любовью Дмитриевной, которую сопровождал и ввел в церковь ее отец. М. А. Бекетова вспоминала: «Невеста венчалась не в традиционных шелках, что не шло к деревенской обстановке: на ней было белоснежное, батистовое платье, нарядное и с очень длинным шлейфом, померанцевые цветы, фата. На прекрасную юную пару невозможно было смотреть без волнения. Благоговейные, торжественные, красивые. Даже старый священник, человек грубый и нерасположенный к нашей семье, был видимо тронут и смотрел с улыбкой на жениха и невесту»[137].

После венчания молодых встречали крестьяне, подносили им хлеб-соль и белых гусей; на пороге бобловского дома, куда молодые подъехали на нарядной тройке, их осыпали хмелем. Во дворе дома собрались крестьяне, которые пели величания, пока наверху шел свадебный пир. Так что свадьба Блока и Любови Дмитриевны была овеяна русскими народными обычаями, наполнена богатой символикой и при желании могла быть прочитана и наверняка была прочитана молодыми как значимый и многоплановый текст. В тот же день они уехали из Боблова в Петербург, где в квартире отчима Блока было приготовлено для них отдельное жилье. Войти туда можно было из общей прихожей, но в целом комнаты были, как бы сейчас их назвали, «изолированными», и молодые могли там жить вполне уединенно. Хочется сказать, что с этого момента началась их счастливая семейная жизнь. Однако жизнь началась на самом деле весьма и весьма странная.

Очень откровенные воспоминания Любови Дмитриевны бросают слабый свет на ту драму, которая стала разворачиваться между мужем и женой фактически сразу после свадьбы. С одной стороны, она пытается объяснить и оправдать странности в отношении к ней Блока ранней и коверкающей его представления о любви физической близостью с женщинами легкого поведения, с другой — не может скрыть обиды, оставшейся на всю жизнь:

«Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез. Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша. Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это “астартизм”, “темное” и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его — опять теории: такие отношения не могут быть длительны, все равно он неизбежно уйдет от меня к другим. А я? “И ты так же”. Это приводило меня в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность. Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаянием, как уже не могла рыдать, когда все в самом деле произошло “как по-писаному”.