Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

А в начале 1914 года Блок увидел в театре «Кармен» с Л. А. Дельмас-Андреевой в главной роли — и потерял голову. Начинается, может быть, самый известный его роман, отразившийся в восхитительном фаталистическом одноименном цикле:

Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов...
И в тихий час ночной, как пламя,
Сверкнувшее на миг,
Блеснет мне белыми зубами
Твой неотступный лик.
Да, я томлюсь надеждой сладкой,
Что ты, в чужой стране,
Что ты, когда-нибудь, украдкой
Помыслишь обо мне...
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, —
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!

Блок познакомил Андрееву со всей семьей, с матерью, неизбежно — и с Любовью Дмитриевной. Бурный роман длился полгода. 17 августа, в годовщину свадьбы, Блок решил расстаться с ней, «разрываясь между настоящим чувством к Любе, мистической приверженностью к их браку и все еще неодолимой страстью к Дельмас»[152]. Вот одно из двух прощальных писем, которые он написал ей. Это письмо говорит само за себя: «Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в годы, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда, — точно с Вами я теряю последнее земное. Только Бог и я знаем, как я Вас люблю»[153].

Но расстаться оказалось не так просто: и сам он был далеко еще не свободен от этой любви, и Дельмас была полностью покорена его чувством, его внутренним миром, его личностью — любила его. Эта связь со взлетами и падениями длилась еще долго. Уже после смерти Блока Любовь Дмитриевна, объясняя психологический разрыв в сознании Блока между чувственной и духовной любовью, написала в своих воспоминаниях: «Даже при значительнейшей его встрече уже в зрелом возрасте в 1914 году было так, и только ослепительная, солнечная жизнерадостность Кармен победила все травмы и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви»[154]. Ни боли ревности, ни чувства унижения, ни злобы не чувствовала покинутая жена — да она и не была в полном смысле покинутой. В самом разгаре страстного увлечения Дельмас Блок ни на минуту не забывал о своей жене, о их общей судьбе, о внутренней необходимости возвращения. Взаимными признаниями в любви, тоской разлуки полнятся их письма этого времени. Любовь Дмитриевна искренне и неподдельно восхищается написанными и посланными ей стихами, в дневнике Блока постоянным рефреном следуют сообщения о приезде Любы, скорой встрече с ней, проведенных вместе часах и днях. И при всей сложности и вымороченности их взаимоотношений невозможно усомниться в том, что оба они глубоко любят друг друга и не представляют себе жизни врозь.

Стоило бы рассказать еще об одном обстоятельстве семейной жизни Блоков, без которого нельзя обрисовать ее полностью — это постоянное присутствие на их горизонте матери Блока, Александры Андреевны, женщины фанатично влюбленной в своего сына, бесконечно ему преданной, очень несчастной в собственной личной жизни, одинокой, тонкой, внимательной, глубокой, но крайне болезненной, нервной, склонной к разного рода психическим расстройствам. О неблагополучии в семье сына она, конечно, догадывалась, но причину его вряд ли осознавала. Не догадываться было трудно, учитывая близость Блока с матерью и то обстоятельство, что жизнь молодой семьи протекала фактически на ее глазах. Долгое время Блоки жили непосредственно в родительской квартире, да и в более поздние годы, когда порядок частной жизни был непоправимо нарушен вторгшейся в нее политикой, снова пришлось съехаться. Как и всякая свекровь, боготворящая своего сына, Александра Андреевна была склонна возлагать ответственность за семейные раздоры и надрывы на невестку. Люба чувствовала скрытое недоброжелательство, которое принимало порой очень причудливые, а порой совсем бытовые формы. Об одном из таких эпизодов совместной жизни в 1920 году Любовь Дмитриевна рассказывает в своих мемуарах: