Заложники Солнца (СИ)

— За клюшками, — повторил Пашка, уже догадываясь, какой дуростью выглядит побег. — Ну, скучища же там! Они говорят — гуляйте, а мы им бараны, что ли, гулять? Это ж, от тоски — звезданешься… А у самих — стадион целый.

— Ясно, — глубоко вдохнув и выдохнув, сказал Герман.

Он стал почти нормального цвета. Только руки тряслись, когда закуривал.

— Ты ел?

— Ну, так… Орехи топтал по дороге. Да я не хочу! Герман, я бы клюшки взял, подрых маленько — и вечером назад! А?.. Пока не заметили? — Пашке отчего-то казалось, что если очень быстро рвануть обратно, часть вины скостится. — Можно, Герман? А то наши там совсем воют, ну реально же делать нехера…

Командир выдохнул дым.

— Дураки, — покачал головой он. — Ох, дураки! Ну как они могут не заметить? Вас ведь каждое утро спать укладывают и смотрят — все легли или нет! Уже и заметили, и спасать побежали — это к бабке не ходи.

— Да нужны мы им больно, — пробормотал Пашка. — Еще чего, спасать! Они нас не различают даже…

И тут ему прилетела такая затрещина, что в башке загудело.

— Чтоб я больше этого не слышал, — пригрозил Герман. — Про «нужны больно»! Вкурил?

Пашка торопливо кивнул.

— Пойдем, поешь. — Командир взял горе-посланца за плечо и повел в столовую. — Сейчас уже светает, смысла нет дергаться. А завтра, чуть стемнеет, в Бункер рванем. И уж там я вам — всем! — так задницы нашлифую, что неделю сидеть не сможете! Хоккеисты хреновы.

Евгеньича и второго мужика — Василия — Герман с Пашкой встретили, отойдя от Дома едва ли километров на семь. Кинулись помогать — Евгеньич вез компаньона, с трудом удерживая его на раме велосипеда.

Пашка узнал оба этих слова — «рама» и «велосипед» — значительно позже, а тогда таращился на невиданную конструкцию во все глаза, топая сзади с клюшками и Германовым рюкзаком. За свои девять лет повидал ожогов достаточно, чтобы понимать — тут уже не помочь. Василий догорает и очень скоро умрет.

Когда Пашка в очередной несчетный раз эту историю рассказывал, Рэдрик — даже зная все наперед — охрененной бункерной дурости поражался.

Ведь они же — взрослые! Сами говорили, что их слушаться надо — и выехали на закате! Да дебил последний знает, что так нельзя. Даже если солнце село, выходить рано, особенно бункерным! Сколько раз они от Германа огребали — просто за то, что ставни плохо закрыли! А Евгеньич, по словам Пашки, чушь какую-то нес.

«…Мы слишком поспешили, давно уже не были на поверхности… Не подумали, что в это время года солнце может быть гораздо более активным… Нам казалось, что вовсе не жарко…»

Конечно, сперва-то не жарко! Жарко потом будет — когда волдыри по телу поползут! Вот тогда так будет жарко — мало не покажется.

От солнечных ожогов краснела и бугрилась кожа, причиняя невыносимую боль. Поднималась высоченная температура и сворачивалась кровь. Сергей Евгеньевич был первым из бункерных исследователей, кто догадался о прямой зависимости силы и площади распространения ожогов от возраста обожженного. Чем старше несчастный, тем страшнее поражения кожи. Детям, что помладше, удавалось выжить. У людей, перешагнувших за двадцать, шансов не было.

Сергей Евгеньевич уцелел, потому что на поверхности бывал и раньше — в прежние времена не раз добирался до соседей и за время походов «слегка адаптировался». Рэдрик знал, что их братию бункерные прозвали «адаптами»: проведя на поверхности всю жизнь, воспитанники Германа притерпелись к новым условиям гораздо больше, чем слегка. А Василий впервые задержался наверху дольше, чем на час. Ну и чего он хотел-то?!

Все это провинившиеся воспитанники пытались объяснить Герману, когда тот заставил рассказывать, как было дело.

Ревели все наперебой — и девчонки, и пацаны. Облепили командира, будто цыплята наседку — казалось, что, если прижаться поближе, он лучше поймет, обещали что-то навзрыд.

Они, конечно, кругом виноваты, из-за поганых клюшек человек погиб, но как так-то?!.. Зачем они по закату поперлись?!.. Ведь нельзя же! Ведь любой младенец знает, что нельзя! А они-то — взрослые!

Герман их, кажется, не слушал. Смотрел мимо и думал о своем. И, как ни пытались ребята заглядывать командиру в глаза, непонятно было, злится или нет.

В конце концов сказал:

— Ладно… По койкам — шагом марш! — И ушел.

Наверное, потом с Евгеньичем разговаривал. Потому что вечером они вдвоем пришли в класс, где ребята занимались.

— Значит, так, — оглядывая притихших учеников, веско проговорил Герман. — Без разрешения Сергей Евгеньича ни один из Бункера больше не вылезет! Ясно?

Все с готовностью закивали.

— Это первое. И второе. — Герман помедлил. — Не думал, что объяснять придется… А по ходу, надо было. Сергей Евгеньич вам — не враг! И никто тут вам — не враг! Все вам только добра желают! — Он обводил подопечных сердитыми глазами. — Вот если б вы просто пришли к Сергей Евгеньичу и попросились домой за клюшками — неужто бы он не отпустил? А?!

Ребята угрюмо молчали.

Герман кругом был прав, и ответить было нечего. Конечно, отпустил бы. И никто бы тогда не погиб, и все бы было нормально.