Заложники Солнца (СИ)

Сергей поморщился. Снял очки и потер воспаленные глаза.

— Ради бога, перестань. Ты совершенно прав. И мы, сидящие в этом бункере, перед природой гораздо большие дети, чем ты и твоя… команда.

— Зверенышей, — горько уточнил Герман.

— Бог мой, да не слушай ты Любу! У старой девы никогда не было детей. Твоих ребят она попросту боится — не знает, как себя с ними вести. Да и все мы, положа руку на сердце, не знаем.

Герман посмотрел с удивлением.

— Да-да, так и есть! Мы ведь помним тех детей, что были до катастрофы, понимаешь? Трогательных, беззащитных! Целиком зависимых от взрослых. И наши малыши — именно такие. А ребята, которые растут у тебя — полная противоположность… Ты сделал огромное дело, мальчик мой. Какими методами — предпочитаю не думать, у меня двое детей, ты знаешь… Было когда-то. И я за всю свою жизнь не поднял руки на ребенка! Но я считаю, твоим ребятам повезло, что с ними оказался ты, а не я. Ты научил их выживать и думать самостоятельно. Твои дети — ведь они действительно пытались нас остановить! Одна девочка — не помню, к сожалению, имени, курносенькая такая — все твердила: не надо, солнце злое сейчас, не ходите! А я, старый дурак, не слушал. Если бы поверил ей, Вася бы не погиб.

— Это Анжелка, — сказал Герман. — Самая старшая. Умница.

Сергей грустно улыбнулся.

— Анжела… Люк… Гарри… Кто ж им имена-то такие напридумывал?

— Мы с Катей. Дурные были… Тем, кто имя не помнил или выговорить не мог, выбирали, что покрасивше. Анжелка — Анджелина, вообще-то. У нас и Брюс есть, и Рон с Гермионой. И Рэдрик. — Командир адаптов помолчал. — А если уж совсем честно, то и я — никакой не Герман.

После восьми лет тесного общения подобное признание могло показаться странным. Но Сергей почти не удивился.

— И как же тебя зовут?

Псевдо-Герман хмуро усмехнулся.

— А это важно? У меня ник был такой — Герман. Я и брякнул сдуру, когда знакомились… А сейчас — привыкли все. Того пацана, кем я тогда был, давно уже нет. Тех, кто меня настоящим именем звал, тоже нет. И детей своих у меня не будет, отчеством награждать некого. Так что какая уж теперь разница?

— Перестань, — болезненно поморщился Сергей. — Об этом тяжело говорить.

— А думать — не тяжело, вы считаете?

Тот мальчик, которого встретил Сергей, впервые дойдя до монастырских палат, за эти годы действительно сильно изменился.

У Германа выцвели волосы, блекло посерели синие когда-то глаза. Кожа потемнела в глубокую коричневу — жена Сергея, погибшая в день катастрофы, говорила про такой загар «заснул в солярии». Плечи раздались в два раза против прежнего, хотя и в семнадцать лет хиляком Герман — или как уж его на самом деле звали — не выглядел. Был крепкий такой, спортивный подросток. А сейчас — взрослый мужчина.

Твердые заскорузлые ладони, шрамы и ожоги закаленного бойца. Цепкий внимательный взгляд…

Сергей почему-то вспомнил Гюзель.

Ее вцепившиеся в ворота пальцы. Растрепанную косу, отчаянный крик… Девушка была страшно обожжена, она умирала и понимала, что умирает. Накачанная болеутоляющим, пыталась успеть рассказать как можно больше.

Услышав, что небольшая горстка людей спасла и продолжает выхаживать почти сотню малышей, Сергей сначала не поверил. Списал ошибку на помутненное сознание Гюзели, и на то, что по-русски та изъяснялась не лучшим образом.

Они с Григорием, победив в нелегком споре с противниками похода, отправились к святому источнику. Несли с собой лекарства, фонари, запас семян — все, что, по их мнению, могло пригодиться выжившим.

Сергей до сих пор помнил, как окликнул гостей из-за ворот мальчишеский басок: «Стой, кто идет?!» И после уточняющих расспросов перед ними появился Герман — чуть живой от усталости, но вооруженный охотничьим карабином и полный решимости защищать свою коммуну до последнего вздоха.

Сергей помнил, как содрогнулись они с Григорием, разглядев руки тех, кто жил в Доме у источника — красные, корявые, многократно растрескавшиеся и зажившие, покрытые ссадинами и мозолями. Помнил, как до слез потрясли трехлетние ребятишки, возящиеся с теми, кто был еще младше. Искренне считающие себя «большими» и изо всех сил пытающиеся помогать.

Они приходили к Дому еще не раз. Чтобы с горечью узнавать о новых смертях. Не всегда — среди малышей, но неуклонно — среди взрослых. До тех пор, пока Герман и Катя не остались совсем одни.

Впоследствии Сергей не раз спрашивал себя: а удалось бы ему самому справиться с тем, что обрушилось на ребят? И вынужден был признать, что едва ли. Весь его жизненный опыт, все навыки воспитания собственных детей возопили бы, что это невозможно! Взвалить на себя такой груз могли только люди, подобные Герману и Кате.

По-юношески отважные. Два года наблюдавшие самоотверженность тех, кто жил и умирал рядом с ними. Уверенные в том, что, коль уж они уцелели — не имеют права опустить руки и сдаться.

Герман не знал, что такое рефлексия, и об ошибках не сожалел. Он был человеком действия.