Заложница

Я начинаю разминать пальцы на руках. Они были стиснуты несколько часов, и я едва чувствую их. Распрямляю и сгибаю их по очереди, и вскоре онемение сменяется покалыванием. Я двигаю плечами, затем разминаю пальцы на ногах и подтягиваю колени к груди.

– Папа, что ты делаешь?

– Зарядку. Хочешь присоединиться?

София ползет на пятой точке, пока не прижимается спиной к стене. Заводит руки за спину, смыкая их в невидимый замо́к, а потом мы вместе поднимаем ноги и наклоняем головы вправо-влево. Бекка второпях не закрыла засыпное окно угольного желоба бетонным блоком, и я с радостью вижу свет от лампочки около порога и вдыхаю свежий воздух, пусть и холодный.

– Теперь мы с тобой сделаем нечто типа треугольника. Нижнюю часть тела вперед, вот так, затем вытяни ноги, подними их вверх и попробуй, можешь ли коснуться ступней кончиками пальцев. Спину держи прямо, вот так. – У меня получаются две стороны треугольника, а у Софии – все три, и сердце мое ликует от любви к ней. – Отлично. И долго ты можешь продержать…

Мы изумленно переглядываемся, когда стихают звуки дверного звонка.

– У двери кто-то стоит.

– Знаю, конфетка.

– Надо открыть.

Почему они звонят в звонок? Что-то тут не так. Если Бекка побежала к своим соратникам за помощью – даже если она пережила кризис совести, – они бы знали, где мы. Мы вряд ли открыли бы дверь.

Кто же там?

Ответ на этот вопрос следует в ту же секунду: раздается удар в дверь, разносящийся по всему дому.

– Холбрук, открывай!

Дочь смотрит на меня, узнаёт свою фамилию, и лицо ее озаряется радостью. Я предостерегающе качаю головой, шепчу «тс-с-с», пока соображаю, что же происходит, хотя противное сосание под ложечкой уже все мне сказало.

Это ростовщик. Он молотит в дверь.

– Я знаю, что ты дома. Там радио играет.

– Папа. – София с трудом становится на колени и трясет меня за плечо. – Кричи! Здесь кто-то есть! Они могут нас спасти!

– Дорогая, этот человек нас не спасет, он…

Что? Бросит нас? Изобьет меня до полусмерти? И Софию тоже? Слишком ужасно это даже представить.

Началось все с текстовых сообщений – ты просрочил оплату, – затем продолжилось передачей по «Ватсапу» фотографий моей машины, дома, садика Софии. Я из кожи вон лез, чтобы совершать платежи, но это было нелегко, когда Майна не знала и не могла знать, зачем мне нужны деньги.

– На нашем совместном счете почти ничего нет, – говорила она. – Ты не мог бы подбросить туда пару сотен?

Майна делала то же, и меня пару дней пробирал пот, когда я изображал, будто забыл, о чем она просила, а после заводил очередную кредитную карту. Я зарабатывал больше нее. Еще в самом начале, когда взяли первую ипотеку, мы выработали систему, по которой каждый вносил на совместный счет одинаковый процент от своей зарплаты.

Первый «визит» произошел через полгода после появления в «Ватсапе» фотографий. Я вышел со службы, а когда направился в сторону автобусной остановки на перехватывающую парковку, почувствовал, что за мной кто-то следит. Мужчина в черной куртке-«пилоте», похожий на вышибалу в ночном клубе, поднял руку и сделал жест, отдаленно напоминающий помахивание. Предупреждение. Я знаю, где ты работаешь. Знаю, что ты коп.

Вы бы решили, что разобраться с подобной проблемой легко, когда служишь в полиции. Я знаю нужных людей и все законы, верно?

Нет.

Долги, особенно вроде тех, в которые залез я, без договоров и проверки кредитоспособности, помещают полицейских в категорию риска. Это толкает нас на коррупцию и делает уязвимыми для «подходов» со стороны преступного мира. Долги делают нас обязанными именно тем людям, кого мы должны арестовывать. Для меня попадание в подобную ситуацию не является дисциплинарным проступком, проступком считается недонесение об этом начальству.

После того случая они уже не отставали. Я смотрел в зеркальце заднего обзора и замечал, как один из них следовал за мной. Слышал их шаги, когда шагал по переулку к автобусной остановке. Их было трое – троих я, по крайней мере, приметил, – и они никогда ничего не делали, просто поднимали руку и исчезали. Это было своего рода послание, в котором было все. Мы знаем, кто ты; знаем твою семью; знаем, где ты живешь и работаешь.

Ростовщик вовсе не заинтересован в том, чтобы ты слишком быстро выплатил долг. Гораздо выгоднее, если ты станешь еще глубже увязать в долгах – каждый день по сто фунтов, – пока уже никак не сможешь с ними расплатиться. И их тактика устрашения приносила свои плоды. В итоге через полгода я мог бы пойти на все. Почти на все.

– Мне нужно, чтобы ты выполнил одно мое пустяковое задание, – раздался голос в телефоне.

– Что за задание?

– Одного из моих парней взяли за то, чего он не совершал. От тебя мне нужно, чтобы исчезли все улики, – продолжил низкий грубый голос. Это тот же человек, что дал мне деньги? Стоит где-нибудь на лестнице в самом жутком квартале неблагополучного микрорайона? Не исключено.

– Я не могу этого сделать.

Лоб мой буквально заливал пот.