Заложница

Как будто могут быть сомнения. Огонь. Словно у нас в электрокамине в гостиной, когда сверкают металлические угольки, или в мангале на улице, где мы обжариваем зефир. Так, небольшой огонек. Не о чем волноваться. Наверху. До него – целая лестница.

Я слышу настойчивое пиканье дымовой сигнализации и вспоминаю Майну, стоящую на стуле с деревянной ложкой в руке, чтобы перезагрузить датчик. Опять эти чертовы гренки сгорели! По крайней мере, мы знаем, что сигналка работает.

– Нам надо идти! – тянет меня за рукав София.

– Да.

Мои слова настолько далеки от мыслей, что вместо меня говорить мог бы кто-то еще. Нужно сохранять спокойствие. Необходимо. Ради Софии, а еще потому, что если я запаникую, как мы отсюда выберемся?

Огонь двинется наверх. Пламя начнет лизать ковер, потом первую ступеньку, вторую, третью. Поползет по перилам и по дверным коробкам. Вскоре огонь распадется на отдельные очажки, каждый станет змеиться в пустую комнату, чтобы там разгораться и наполнять пространство нарастающим жаром, от которого темнеет краска и занимаются оконные шторы. Разделяясь и разрушая.

– Папа!

Потрескивание перерастает в рев. Подержанный диван, подушки, которые Майна складывает на полу и откидывается на них, когда смотрит телевизор. Коробки с игрушками «Лего», плавящиеся в разноцветную однородную массу. Кухонный стол, стулья, семейный календарь с колонками для каждого из нас.

– Папа! – София сжимает мне лицо ладонями, и я резко дергаюсь, словно меня ударили. Нам нужно отсюда выбираться.

Мы погибнем не от огня, а от дыма. Я уже вижу, как он струйками просачивается сквозь дверь в подвал. Прямо сейчас дым станет подниматься вверх: какое-то время еще будет возможно проползти через кухню, прижавшись лицом к полу. Но вскоре дыма станет больше, чем воздуха, и вот тогда-то он и начнет сползать в подвал.

– Я вызволю тебя отсюда, – говорю я дочери.

– А как же ты?

– Когда ты приведешь людей мне на подмогу, они смогут войти в дом и вытащить меня, – отвечаю я с большей уверенностью, чем чувствую ее сам.

София глубоко вздыхает:

– Я постучу в дверь к тете Мо. Она наберет «три девятки», приедут пожарные машины, и…

– Нет! – возражаю я, пытаясь придумать другой вариант. Представляю дочь, колотящую в дверь, пока Мо спит, а наш дом сгорает дотла.

– Тебе не кажется, что он как-то слишком далеко от остального жилья? – спросила Майна, когда риелтор выслал нам информацию об этом доме.

– Здесь тихо и спокойно, – ответил я. – Никаких тебе соседей, а до паба можно пешком дойти.

Сейчас я смотрю на охваченную ужасом дочь.

– Ты знаешь, где полицейский участок?

– Нет.

Сверху доносится грохот.

– Знаешь! – София вздрагивает, и я повторяю, на сей раз мягче: – Знаешь, дорогая. Тебе известно, где он находится. Книжный магазин, потом пустой магазин, затем контора риелтора, где продают дома. Мясная лавка, за ней «Сейнсберис»… – говорю я нараспев, чтобы дочь подхватила.

– Дальше обувной магазин, потом магазин «Овощи-фрукты», – нерешительно продолжает она, и я спешу ее подбодрить:

– Вот молодец! А сразу за ним – полицейский участок. В это время там никто не работает, но рядом с дверью есть желтый телефон. Тебе всего-то и нужно – поднять трубку, никаких номеров набирать не надо. Скажи в трубку, что у нас горит дом. Какой у нас адрес?

– Я… не знаю.

– Знаешь. – Я заставляю себя говорить спокойно. Уже чувствую запах дыма и его горький привкус на языке. – Дом два…

– Фарм-Коттеджес.

– Молодец. А как город называется?

– Хардлингтон.

– А теперь адрес полностью.

– Дом два, Фарм-Коттеджес, Хардлингтон.

– Еще раз.

София повторяет адрес, на сей раз увереннее. Если она запаникует, что-нибудь забудет, к участку направят патрульную машину, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Возможно, экипаж поможет ей вспомнить, где она живет, а если не сможет… У меня колет в груди. Ну, по крайней мере, хотя бы один из нас останется в живых.

Мне хочется снова «прогнать» дочь по всему маршруту, но времени уже не остается.

– Объясни, что твой папа заперт внутри, чтобы они знали, что сюда нужно быстро направить кого-то.

– Я скажу, что ты полицейский, – серьезно произносит София, и я улыбаюсь. – Скажу, что ты настоящий полицейский, у тебя есть номер, но он у тебя не на форме. А номер этот – восемь-три-девять.

Я гляжу на дочь и вспоминаю, когда слушал, как она наизусть выдает бортовые номера самолетов, как перечисляет все полетные маршруты и обязанности Майны. Вспоминаю, как каждый раз испытывал к ней легкую зависть.

– Ты знаешь номер моего жетона.

– Ты – сержант уголовной полиции 839, работаешь в отделе уголовного розыска, когда-то ездил на «воксхолл-астре» с мигалкой, а теперь у тебя синяя машина без мигалки, которая срезает повороты, как чертов танк.

– София Холбрук, ты постоянно удивляешь меня. – Я глубоко вздыхаю. – Пора в путь, конфетка. Помнишь, как вы с мамой играете в «полеты»?

Она кивает.

– И ты умеешь балансировать на маминых ступнях, словно летишь?

Снова кивок.

– Мы сейчас с тобой немного побалансируем, но тебе нужно быть очень храброй, хорошо?