Заложница

Параллельные взлетно-посадочные полосы впиваются в гладь Ботанического залива, словно двузубая вилка. Мы снижаемся, и я вижу, что вся левая полоса очищена от самолетов, которые переместили на соседнюю. Рядом с ней выстроились в ряд машины экстренных служб.

Начинается автоматический обратный отсчет. Пятьдесят, сорок, тридцать…

Я никогда не была религиозной, несмотря на настойчивые просьбы мамы каждое воскресенье ходить вместе с ней на церковную службу. Но когда на нас несется посадочная полоса, окаймленная с обеих сторон ярко-синими водами океана, я пристально смотрю на линию центровки и молюсь.

Глава сорок девятая 7:00. Адам

Сколько же времени прошло?

Я пытался вести счет минутам и секундам, но при очередном грохочущем ударе наверху каждый раз сбивался, и теперь мне кажется, будто Софии нет уже несколько часов. Электричество выключилось, полоска света под дверью мигнула пару раз и погасла. Радио вырубилось во время очередной сводки горячих новостей.

По мере приближения рейса № 79 к Сиднею наземные диспетчерские службы установили связь с экипажем. Пока нет четких подтверждений тому, находится самолет под контролем угонщиков или нет. В сиднейском аэропорту экстренные службы приведены в полную готовность.

В подвале царит кромешная тьма, плотная и гнетущая. Дыма я не вижу, однако чувствую его удушающий запах и привкус. Он назойливо лезет в глотку, отчего я захожусь в кашле чуть ли не до рвоты; дым сотрясает меня так, что запястья бьются о браслеты наручников. Я больше не ощущаю ни рук, ни ног от онемения и холода. Голова тяжелая, как после таблеток Бекки, хотя я не знаю, от чего именно, от дыма или от сильной усталости.

София уже должна добраться до города. Я прокручиваю в голове ее маршрут, старясь угадать, где сейчас она. Книжный магазин, пустой магазин, потом контора риелтора, где продают дома. Представляю ее у входа в полицейский участок, запыхавшуюся от бега. У нее над головой горит синяя стеклянная лампочка, оставшаяся еще с викторианских времен. Прежние камеры переделаны под складские помещения, и наряды работают там три дня в неделю, но желтый телефон напрямую подключен к дежурной части. Софии лишь нужно снять трубку…

Давай же, давай!

И снова оглушительный грохот наверху. На лестнице? На втором этаже? Я думаю о нашей соседке Мо, которая крепко спит и не сможет ничего услышать, пока не будет поздно. Почтальон появляется около восьми утра, но в дыре угольного желоба света не видно: лампочка у входа погасла. Значит, еще слишком рано.

Сейчас все зависит от Софии, и очень многое может пойти не так. Даже если она помнит дорогу, ей надо еще переходить улицы. Могут повстречаться доброжелательные или не очень прохожие, не говоря уж о хулиганах. А если дочь не дотянется до телефона или он не работает? Я представляю свою храбрую и красивую Софию в пижаме с картинками из мультиков, в халатике с изображением единорогов, в промокших от снега тапочках, и по щекам у меня текут слезы.

Сначала я думаю, что вой сирен мне только мерещится.

Они завывают быстро и ритмично, я закрываю глаза и прислушиваюсь изо всех сил. Мне кажется, что я их слышу лишь потому, что очень хочу услышать эти звуки. Но вот опять: пронзительный вой пожарной машины и вместе с ним ритмичное рокотание полицейского автомобиля. Наверху что-то грохочет, но сирены все ближе и ближе, и я уже не слышу рева пламени в доме – лишь звуки спешащей ко мне подмоги.

София наверняка точно объяснила, где я, потому что в дыре угольного желоба возникает пляшущий свет фонарика, блики от которого ложатся прямо мне под ноги.

– Сюда! – пытаюсь крикнуть я, но голоса нет, от едкого дыма меня выворачивает наизнанку.

Проем угольного желоба слишком узок, чтобы в него мог пролезть взрослый человек, и меня охватывает паника. А если меня не сумеют вытащить отсюда? Я слышу треск и хруст, грохот наверху… Дом рушится? Воображаю себя погребенным под грудой горящих обломков, и мне никак не выбраться, пока я прикован к трубе.

– Адам! Ты там держись, парень, мы уже идем.