Заложница

Вик снова ущипнул сосок, словно его напряженность свидетельствовала о моем вранье. Мои руки, державшие штурвал, затряслись, и катастрофа представилась лучшим выходом. Когда Вик положил руку мне между ног, я сказала себе, что все это происходит с кем-то еще. Кабина «Сессны» в ширину чуть менее девяноста сантиметров, два кресла вплотную притиснуты друг к другу. Со своего кресла можно протянуть руку и коснуться обеих сторон кабины, ее задней части, обзорного стекла и потолка. Отстраниться некуда. Я не сводила взгляда с индикатора горизонта, пока слезы не затуманили мне глаза, потом я закрыла их и переключила управление на Вика.

– Майна! – трясет меня за плечо Роуэн.

Я нахожу нужные слова и интонацию с опозданием на одиннадцать лет.

– Руки убрал!

Он растерянно отшатывается от меня. Я понимаю, что Роуэн – не Вик, но не могу находиться в кабине с ним, вообще ни с кем, если намерена благополучно посадить самолет.

– Вам нужно убраться отсюда, – говорю я.

– Майна, успокойтесь.

– Не надо меня успокаивать!

Я срываю с головы наушники. Роуэн тянется ко мне, но я отшвыриваю его руки. Кровь стучит у меня в ушах, и это не кабина «Боинга», а тесная клетушка «Сессны», а Роуэн вовсе не Роуэн, но…

– Вон отсюда! Вон отсюда! Вон отсюда!

Я исступленно молочу его кулаками, пока он не отодвигает кресло, подняв руки и защищаясь от ударов, повторяя: «Спокойно, все хорошо, все нормально».

Ничего не хорошо.

И все совсем не нормально.

Наконец Роуэн исчезает, захлопывается дверь кабины пилотов, и я остаюсь одна. Но едва успевает утихнуть рев у меня в голове, как на смену ему приходит нечто иное. Тревожное ритмичное завывание аварийной сирены и яркое перемигивание индикаторов на приборной панели приборов.

Меня снова охватывает паника, когда я читаю сообщение на экране.

Мы больше не летим на автопилоте.

Глава сорок седьмая София

Не беги, иначе упадешь.

Мимо парка, вверх по склону. Жди зеленого человечка, нет, еще нет…

Вот!

Кот в окошке. Как статуя. Только кончик хвоста чуть шевелится. Туда-сюда, туда-сюда.

Нужно перейти еще одну дорогу. Зеленого человечка нет и регулировщицы тоже, а ведь должна быть…

Смотрим вправо-влево. Нет, еще нет…

Ну!

Не беги, иначе упадешь.

Почтовый ящик, потом фонарный столб, автобусная остановка, затем скамейка.

Большая школа, не моя, пока не моя.

Книжный магазин, пустой магазин, контора риелтора, где продают дома.

Теперь мясная лавка, там в витрине висят перехваченные за шеи птицы. Я зажмуриваюсь, чтобы не видеть, как на меня таращатся их глаза.

Мертвые. Все мертвые.

Мертвые есть в самолете – так сказал дядя по радио. Папа повторял, чтобы я не слушала, но я слышала. И теперь на меня смотрят птицы. Я украдкой взглянула, а они таращатся на меня, таращатся, когда я подхожу поближе, и мне все равно, что мама говорит: надо закрывать глаза. Ведь мне надо бежать как можно быстрее из-за птиц, плохих дядей, и потому что папа под землей.

Бамс!

Упала.

Сильно – жжет и щиплет. Слезы на лице. Кровь на снегу.

Контора риелтора, потом мясная лавка, затем… затем…

Куда?

Тут все по-другому. Темно, все снегом засыпано, и тени в дверях магазинов, мимо которых не хочется идти. Они смотрят на меня – птицы с черными глазами-бусинками, будто им в головы чернил налили. Там еще мертвые кролики висят – я видела. И ноги трех поросят. Все они глядят из лавки. И ждут меня.

Снег в тапочках. Снег на мне – на халатике, на пижаме.

Как же холодно, холодно-холодно-холодно.

Куда же теперь?

Глава сорок восьмая 30 минут до Сиднея. Майна