[Zamaleev A.F.] Lekcii po istorii russkoi filosofi(BookFi.org)

В гносеологии интуитивизма новое измерение получал вопрос о времени. Лосскому был совершенно чужд катастрофизм, отрицание исторического преемства. Он не допускал уничтожения никакой традиции. Для него в настоящем всегда сохранялось прошлое, органически сосуществуя с будущим. Подобно неоплатоникам, Лосский воспринимал мир и в его тварной сиюминутности, и в его вечной надмирной самотождественности; его время "позитивно", оно исключает "потерю любого содержания": "...есть изменение, но нет отмены, нет умирания, есть предшествующее и предыдущее, но нет отпадения в область прошлого, ведущего бытие бледных бесплотных теней". Органическое миропонимание Лосского включало в единый процесс все движение мира - природное и социальное. Оно в равной степени было и натурфилософией, и культурологией. От целостности мира русский мыслитель шел к целостности культуры, и это составляет его главную философскую заслугу.

Лосский этизирует космос и космизирует мораль, для него бесконечная красота мира неотъемлема от красоты человеческого духа. Его философия напоминает святилище, храм. Здесь все гармонично и целесообразно, служит совершенному идеалу. Но это не католический

136

храм, не готика, где все устремлено ввысь, венчает торжество Божественного над человеческим. Это православная церковь, собор, в котором Божество нисходит до человека, делаясь сопричастником его радостей и страданий. В этом единении - "Царство Духа", "совершенное Добро и Красота". Лосский берет эти понятия в основание своего интуитивизма и преобразует их в систему логики, этики и эстетики.

Таковы общие контуры учения русского философа, пропаганде и разъяснению которого он всегда уделял самое серьезное внимание. Этому он посвятил свои "Воспоминания", написанные в эмиграции и впервые опубликованные в Мюнхене в 1968 г.

5. Л.И. Шестов (1866-1938). В творчестве Шестова объемно и всеохватно высветилась одна тема - трагическая сущность человеческого бытия, неизбывность и постоянство человеческого страдания. Недаром Шестовым впоследствии так заинтересовались западные экзистенциалисты. "Трагедии из жизни не изгонят никакие общественные переустройства, - писал он еще в книге "Достоевский и Нитше (Философия трагедии)" (1903), - и по-видимому, настало время не отрицать страдания, как некую фиктивную действительность, от которой можно, как крестом от черта, избавиться магическим словом "ее не должно быть", а принять их, признать и, быть может, наконец, понять". Эта тема проходит через все его основные сочинения: "Апофеоз беспочвенности (Опыт адогматического мышления)" (1905), "На весах Иова (Странствования по душам)" (1929), "Афины и Иерусалим. Опыт религиозной философии" (1951), "Умозрение и откровение" (1964). Шестова раздражала сама бердяевская формула "прорыва к смыслу через бессмыслицу", он был слишком подавлен громадностью и неотвратимостью человеческого страдания, чтобы сохранить какое бы то ни было доверие к разуму, мышлению. Он не желал "убаюкивать себя и свои тревоги соображениями о великих завоеваниях человеческого ума" и с бесконечным почтением становился на позиции Белинского, который потряс его своим бунтом против "Егора Федорыча Гегеля", против самоочевидностей, пропистых истин, всего того, что освящено наукой, моралью, философией⁴.

Шестов с гордостью называл себя "ненавистником разума", дерзновенно мечтая "преодолеть Аристотеля". Он - крайний иррационалист, поскольку отрицал возможность рационального постижения истины. "Истина лежит по ту сторону разума и мышления" - утверждал Шестов. "Чтобы увидеть истину, нужны не только зоркий глаз, находчивость, бдительность и т.п. - нужна способность к величайшему

137

самоотречению". Необходимо отбросить "естественную связь явлений" и "категорический императив", всякое "всеобщее и необходимое". Истина в своей первозданности надмирна, она тождественна откровению, она есть Бог. Поэтому, согласно Шестову, "все вероятия говорят за то, что человечество откажется от эллинского мира истины и добра и снова вернется к забытому Богу". Разум разочаровывал его прежде всего потому, что не давал примирения с действительностью, с миром, в котором жизнь - "бессмысленный, отчаянный крик или безумное рыдание". Разуму неведома "тайна вечного" - смерть, это "самое непонятное, самое "неестественное" из всего, что мы наблюдаем в мире". И пытаясь успокоить человека, разум лишь обманывает его, уводит от действительности. Шестов полагал пределы разуму, который вследствие этого утрачивал свою универсальность, а следовательно, и общезначимость. "На весах Иова скорбь человеческая оказывается тяжелее, чем песок морской, и стоны погибающих отвергают очевидности". Шестов в конечном счете приходил к выводу об абсурдности и иррациональности человеческого мышления.