Замерзшие сердца

Чувствую, как в барабанных перепонках пульсирует кровь – резкое напоминание тела о том, что пора шевелиться. Сейчас не время вспоминать детство и жалеть себя. Этим можно заниматься и позже, когда буду уверен, что с мамой все в порядке.

– Мама, – зову я в тишине, надеясь, что голос не дрожит от волнения.

Ответа нет. Страх моментально перерастает в панику. Я ускоряю шаг, поднимаюсь по старой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Пожалуйста, пусть все будет хорошо.

Распахнув дверь спальни, бросаюсь внутрь, заглядывая в каждый уголок. Горло сжимается, душит меня страхом, когда не нахожу ее в крошечной комнате.

– Мам? – снова зову я, и на этот раз знаю, что мой голос дрожит. Я это слышу.

Внимание привлекает едва слышный стук, доносящийся из коридора. Быстро перебирая онемевшими ногами, мчусь к закрытой двери ванной. Кулак ударяется о треснувшее дерево и эхом разносится по коридору.

– Мама! Это Тайлер. Открой дверь. – Пока дергаю запертую ручку, слышу стон. – Открой мне дверь, пожалуйста!

Концентрируюсь на звуках тела, скользящего по испачканной плитке, которая, как я знаю, находится прямо за дверью. Чувствую, как сковываются мышцы, а дыхание в горле перехватывает. Впервые в жизни надеюсь, что она просто под кайфом.

– Тайлер. Я не могу… – Голос ее спокоен.

Слышу, как она хлопает ладонью по толстому дереву – или мне так кажется, – отчего пульс учащается, а сердце опускается в пятки. Я провожу трясущейся рукой по лицу. Думай, Тайлер. Думай, мать твою! Нужно открыть эту гребаную дверь.

– Мама, мне нужно, чтобы ты отошла от двери, ладно? Мне придется ее выбить ногой.

Слышу, как тело медленно тащится по полу, как прорывается мучительный кашель, а потом со стороны ванны раздается громкий удар.

Я отступаю на шаг, поднимаю ногу и со всей силы бью в дверь, которая ударяется о стену, разлетаясь вдребезги. И тут меня буквально отвисает челюсть: я наконец-то вижу ее. При виде избитого, покалеченного тела к горлу подступает желчь.

– Мама, – задыхаюсь я. Сердце в груди сжимается в комок.

– Тайлер, – шепчет она окровавленными губами. Из-под опухшего багрового глаза скатывается несколько шальных слезинок. Голова мамы упирается в ванну, оставляя на ней красные пятна, – лишь только поэтому она все еще не упала.

Когда мама снова заходится кашлем, меня накрывает волна необузданной ярости: мой взгляд останавливается на следах от пальцев, обвивающих шею. Я опускаюсь перед ней на колени, обхватываю ладонями разбитое лицо, провожу пальцами по свежим синякам и зажмуриваю глаза.

– Ты что-нибудь принимала? – выдавливаю я вопрос, чуть ли не задыхаясь, и покрепче берусь за ванну свободной рукой, чтобы удержать равновесие.

Она не отвечает. Ее глаза начинают медленно закрываться.

– Черт, мама! Не отключайся! Ты что-нибудь приняла? Ты под кайфом? Нужно отвезти тебя в больницу!

Зрение затуманивается; гнев начинает превращаться в ярость, пронизывая до глубины души. Она в моей груди, во рту, в венах. Такое ощущение, что она заползла мне под кожу и копошится там, как червяк в свежей грязи.

– Я не знаю.

Опускаю голову, делая взволнованный вдох.

– Что случилось? Нужно вызвать «скорую помощь».

Эти слова вызывают незамедлительную реакцию: мама открывает глаза и начинает судорожно мотать головой:

– Нет. Никаких больниц. Никаких полицейских.

Я сужаю глаза:

– Ты под кайфом, избита, и у тебя, возможно, сотрясение мозга. Тебе нужно в больницу.

– В больницу – значит, в полицию, – медленно протягивает она каждое слово.

– И что? Этот ублюдок заслуживает того, чтобы его посадили. Посмотри, что он с тобой сделал!

– Это я его разозлила. Я виновата.

Не веря своим ушам, вскакиваю и отхожу, недоверчиво качая головой.

– Ты, наверное, издеваешься.

Когда мама не отвечает, я достаю телефон.

– Кому ты звонишь?

– Тем, кто не задает вопросов, – бормочу я, поворачиваясь к раковине. – Пожалуйста, скажи мне, что у тебя есть аптечка.

Но она даже не смотрит на меня.

– Точно. Конечно, нет.

* * *

Я бегом открываю входную дверь, впуская Брейдена и его отца. Брукс крепко сжимает мне плечо, а потом спешит на второй этаж, не говоря не слова. Да ему и не нужно.

– Все будет хорошо, он о ней позаботится, – утешает Брейден несколько секунд спустя. Только я не понимаю кого – меня или себя.

– Знаю. – С резким выдохом я киваю в сторону кухни.

Брейден следует за мной к столу, где мы и садимся.

– Мне очень жаль, чувак. – В его глазах читается тревога. Я это ценю, но жалеть меня точно не надо.

Опускаю голову, когда к глазам подступают жгучие слезы. Уже не понимаю, что делаю. Просто хочу, чтобы мама была в безопасности. Разве это так плохо? Аллен заблуждается, если думает, что все это сойдет ему с рук. Он покойник.

– Аллен напрочь загадил ей мозги. Мама винит себя в том, что случилось. Я еще молчу, что она до сих пор употребляет. Мне кажется, хуже уже и быть не может.

– Ты никогда не думал о реабилитационном центре? – В его голосе нет ни капли осуждения. – Убить двух зайцев одним выстрелом.