Замешательство

Жизнь зародилась в полосе сумерек между постоянными полуднем и полуночью. В этом промежутке между горением и замерзанием метались ветра, текли быстрые воды. Существа эволюционировали, используя энергетические циклы: перемещались в сторону утра, чтобы согреть тьму, и в сторону вечера, чтобы охладить беспредельное сияние.

Жизнь потихоньку завоевывала новые пространства по обе стороны от продуваемой ветром полосы: запускала щупальца в каньоны и русла рек, ползла от умеренного климата к экстремальным температурам. Живой мир на Гемине разделился на два царства, ледяное и огненное; каждое приспособилось к своей половине планеты, страдающей биполярным расстройством. Для смелых паломников, которые удалились от пограничной зоны дальше всех, пути назад не было – она стала для них смертельно опасной.

Разум здесь возник дважды. Каждый вид решал собственные климатические проблемы, непостижимые для другого. Умы дневной стороны не понимали суть ночи, умы ночной не могли разобраться в сути дня. Лишь в одном они могли бы согласиться: «за гранью» нет места для жизни.

Мы отправились на Гемин вместе, но прибыли поодиночке. Я очутился в продуваемом ветрами канале на дневной половине. Обыскал всю обитаемую зону, но не смог найти Робина. От местных жителей не было толку. Я думал, аборигены в краю бесконечного дня будут жизнерадостными оптимистами. Однако их небо постоянно сияло, заслоняя всякий намек на Вселенную. Они жили здесь-и-сейчас, а потом появился я. Сам факт моего существования вызывал у них ступор. Их науки и искусства застряли в младенчестве. Они даже не изобрели телескоп.

На Гемине времена года были равнозначны местам. Пройдя несколько миль в сторону пограничного пояса, я перенесся из августа в январь. Робин был где-то на стороне вечной ночи. Какой народ, рожденный смертоносным холодом, повстречается ему в том краю? Хитрые и изобретательные копатели теплых шахт, возделыватели подземных грибов. Жестокие варвары, бесчувственные убийцы, готовые драться за каждую бесценную калорию.

Робин тоже искал меня. Приближаясь к зоне умеренного климата, я увидел издалека, как он мчится с другой стороны. Я бросился навстречу, однако сын поднял руки и остановил меня. Стоя на краю тьмы, я понял: Робин узрел истинное ночное небо. Он смотрел на звезды таким взглядом, как никто на Земле. Он видел перемены и течение времени, циклы и разнообразие. Видел математику и истории – такие же бесчисленные, изысканные и разнообразные, как очертания созвездий на черном фоне небосвода.

Робин крикнул мне с той стороны, из тьмы:

– Папа… Папа! Ты себе не представляешь, что я вижу.

Но я был в западне света, я не мог перейти черту.

Мою жену многие любили. Али тоже любила многих, для нее это было самой естественной вещью в мире. У нее были партнеры до меня, и с большинством она осталась в хороших отношениях, включая женщину, которая разбила ей сердце. Флирт был частью ее работы. Я сам видел, как она своим обаянием завоевывала привязанность законотворцев в огромных залах и спонсоров на приемах – все они как будто становились ее дорогими друзьями.

Руководство неправительственной организацией, охватывающей десять штатов Среднего Запада, требовало от Али постоянных разъездов. Первые два года нашего брака это убивало меня. Она звонила из какого-нибудь мотеля на федеральной автостраде, чтобы сообщить: «Мы посидели в отличном итальянском ресторанчике в центре города». Я ворчливо спрашивал, что еще за «мы», и она отвечала: «О, я разве тебе не сказала? Встретила Майкла Максвелла – это мой бывший из аспирантских времен». А потом я восемь часов, до утра, размышлял о том, о чем мне не хотелось думать.

Ее зона деятельности величиной в десять штатов подразумевала настоящий гарем из преданных мужчин и женщин с равными шансами. Я знал о некоторых дружеских отношениях, но на поминках кое-что стало для меня сюрпризом. Однажды я спросил, испытывала ли она когда-нибудь соблазн сбиться с пути, и у Али от изумления отвисла челюсть. «Господи, нет. Это против моей природы! Если бы я рискнула так поступить, меня бы разорвало на части».

В конце концов я отыскал точку равновесия между ревностью и благоговением. Много хороших, славных людей желали сблизиться с моей женой. А моя жена, похоже, желала меня одного. Природа, как часто демонстрировала мне Али, весьма изобретательна в том, что касается достаточной меры людского счастья.

Вот почему я не удивился, когда однажды в субботу она поздно вернулась с фермерского рынка, сияя оттого, что кто-то уделил ей внимание.